Михаил Мошкин: Солидаризм. Историко-идеологический очерк

  "Общество - свод камней, который обрушился бы, если бы один не поддерживал другого".

Луций Анней Сенека

“Справедливость”, “общенациональное единство”, “социальная ответственность бизнеса” и т.п., – эти слова прочно закрепились в лексиконе всех политических сил, – за исключением разве что крайних либералов или ортодоксальных коммунистов. Но мировая политическая история знает пример учения, для которого вышеприведенные понятия были не гарниром к основному “мессиджу”, но смыслообразующей идеей.

Речь идет о солидаризме. Роль этой концепции в социально-политической истории чем-то похожа на судьбу “гетеродоксальных” экономических доктрин (например, теорий Листа, Кейнса или Гезелля) – нечто, не вписывающееся в рамки мейнстрима, и в полной мере не реализованное в актуальной истории.

«Он низвергает собственность»

Солидаризм – от французского solidaire – “действующий заодно”. Некоторые авторы переводят этот термин как “единомыслие”. С нашей точки зрения, ближе по значению – даже не однокоренная «солидарность», а старинное русское слово “соборность”.

В общих чертах, солидаризм – “система согласования свободных устремлений людей и постоянного преодоления неизбежных общественных противоречий путем соподчинения противоположных интересов в процессе солидарного сотрудничества”. Народ понимается как высшая форма социального единства, как нечто не являющееся простой суммой индивидов, “толпой одиночек”.

Исходя из этого, государство и право – не отчужденный от народа «Левиафан», а сила, проистекающая из осознания людьми их взаимной зависимости. Человек – не мера всех вещей, а клеточка национального организма.

Что касается отношения солидаризма к капиталистической экономике вообще и к собственности в частности, то на наш взгляд, исчерпывающую характеристику дал убежденный противник этой теории, либеральный экономист Людвиг фон Мизес: “Государство или церковь, закон или совесть становятся определяющими факторами жизни общества. Собственность подчинена их нормам, она перестает быть основным и конечным элементом общественного порядка. Она сохраняется лишь в той степени, какая допускается законом или моралью; иными словами, собственность отменяется, поскольку владелец должен управлять ею не в соответствии с интересами самой собственности, но подчиняясь совсем иным принципам… Не частная собственность, но правовые и нравственные предписания особого типа становятся основным законом общества. Солидаризм замещает принцип частной собственности "высшим правом", другими словами, он низвергает собственность”.

«Можно ли их облагородить?»

Так же как и появившийся в те же годы (1840-е гг. XIX века) марксизм, солидаризм изначально возник не как философская концепция, но как средство практического переустройства мира на более справедливых началах. Это и неудивительно, если учесть, что оба учения имеют единый источник – западноевропейский утопический социализм (который, в свою очередь, можно вывести из средневековых милленаристских ересей). Правда, теория солидаризма, воспринятая в XX веке некоторыми режимами Третьего Пути, скорее восходит к “феодальному социализму” Жозефа де Местра и французских легитимистов. Напомним, что основная идея этих «консервативных социалистов» (о которых Карл Маркс довольно брезгливо отозвался в “Манифесте Коммунистической партии”), заключалась в создании “единого антибуржуазного фронта справа и слева”, в совместной антикапиталистической борьбе аристократов и народа, и восстановлении “социального монолита общества” на основах религии, традиции и иерархии.

Задним числом, солидаристы апеллировали к наследию немецкой классической философии, а именно к Иоганну Готлибу Фихте, писавшему о моральной ценности общества. “Тот, кто изолировался, отказывается от своей судьбы, он надругался над моральным прогрессом. – писал Фихте. – Тот, кто полагает, что думает только о себе, не думает даже о себе, так как цель его не в нем самом, а во всем человечестве”. Все же отцом-основателем идеи, как правило, считается старший современник Маркса – Пьер Леру, первый в истории Франции министр социальной политики, и изобретатель термина “социализм”.

Его перу принадлежит произведение, которое можно назвать первым социологическим исследованием – трактат со “скромным” названием “О человечестве, его принципах и его будущем” (1839). Последователь Сен-Симона, Леру предлагал не уничтожать институты государства и частной собственности (к чему позже призовут, соответственно, Прудон и Маркс), но “облагородить” их на основе общественного единства и взаимного служения: “Если семья, государство и собственность причинили до сих пор столько зол, это, еще раз будь сказано, не потому, что это дурные вещи, а потому, что они вместо того, чтобы быть организованы таким образом, чтобы служить неограниченному общению человека с ему подобными и миром, были в действительности повернуты против этого общения”. Изобретатель социализма, оптимист Леру утвердительно ответил на вопрос, который будет мучить Фридриха Ницше: «Ist die Veredlung möglich?» – «Можно ли сделать их благородными?».

Заметим, что помимо прочего, Леру был одним из основоположников христианского социализма, – той его разновидности, которая впоследствии привлечет внимание русских славянофилов и народников XIX века и религиозных философов начала XX столетия.

Соборность и «биологический закон солидарности»

Французский юрист времен Третьей Республики, один из первых лауреатов Нобелевской премии мира и генеральный секретарь Лиги Наций Леон Буржуа конкретизировал идеи Леру в работах “Солидарность” (1895) и “Философия солидарности” (1902), подчеркнув их анти-индивидуализм. К примеру, этот философ, занимавший в течение нескольких лет пост премьер-министра республики, писал: “Справедливость не реализуется в обществе, члены которого не признают себя должниками общества…Идея социальной справедливости – равнодействующая двух сил, долго остававшихся чуждыми одна другой, а теперь сблизившихся и сочетающихся на более высокой степени эволюции. Эти силы – научный метод и нравственная идея”.

Первичным и основополагающим фактором жизнедеятельности любого общества, по Буржуа, является «биологический закон солидарности», о котором писал и идеолог русского анархо-солидаризма, князь Петр Кропоткин.

Другой выдающийся русский мыслитель, Семен Франк, говоря о своем понимании общественного единства, исходил не абстрактного гуманизма западноевропейского образца, но апеллировал к соборности – ключевому понятию “русской правой” со времен славянофилов. Напомним, что один из ключевых идеологов славянофильства Алексей Хомяков, настаивал: соборность общественной жизни (существование общества как “коллективной личности”, гармоничное взаимодействие всех сословий и общин), – является мерилом истинности этой общественной жизни и ее соответствия христианским началам.

Если Эмиль Дюркгейм писал, что органическая солидарность вызвана зависимостью членов общества друг от друга (т.е. материальным интересом участников общественных отношений), то его единомышленники в России, знакомые с феноменом русского крестьянского «мира», считали соборность свойством, имманентно присущим русскому человеку. “В отличие от внешнего общественного единства, где власть целого нормирует и ограничивает свободу отдельных членов и где единство осуществляется в форме внешнего порядка, разграничения компетенции, прав и обязанностей отдельных частей, единство соборности есть свободная жизнь, как бы духовный капитал, питающий и обогащающий жизнь его членов”, - писал Франк.

Солидаризм и корпоративное государство

«Собственность обязывает», - с таким тезисом на рубеже XIX-XX веков выступил французский юрист Леон Дюги. Этот профессор теории права из Бордо впервые непосредственно соотнес морально-философские максимы солидаризма с юридической, экономической и политической практикой. С точки зрения Дюги, собственность, понимаемая не как нечто, принадлежащее исключительно индивидууму, а как часть общенародного состояния, должна быть «социализована» - ее социальная функция состоит в служении национальным интересам. Смягченный вариант этого тезиса, воспринятый европейскими христианскими демократами – «социально-ориентированная рыночная экономика», призванная примирить трудящихся и собственников в рамках единой нации. Единомышленник Дюги, немецкий католический солидарист Генрих Пеш писал: «Цель народного хозяйства не совпадает с целями отдельных участников хозяйственного процесса, и не является просто их суммой».

Но в данном случае речь идет не о превращении неограниченного капитализма в госкапитализм. Само государство должно превратиться в «организацию публичных служб», осуществляющих надзор и контроль – не более того. Произвол правительства ограничивается системой общественного самоуправления – профсоюзов, объединенных в федерации, основанные на принципах сословно-корпоративного братства. Солидаристы противопоставляли неэффективный и не отражающий воли народа парламентаризм синдикализму - системе корпоративного представительства. Так, Дюги предлагал создать законодательную палату, состоящую из представителей профсоюзных групп, которые смогли бы выражать их профессиональные интересы.

Профессор Киевского университета Евгений Спекторский – популяризатор солидаристских теорий в тогдашней России, - замечал, что предлагаемая модель корпоративного общества смахивает на европейское Средневековье, где роль государства сводилась к минимуму – ее заменяла сложная система вассально-сюзеренных отношений и договоров.

Приближение Нового Средневековья предчувствовал не только Николай Бердяев…

Но так дело обстояло в теории. Практическое воплощение, как водится, сильно отличалось от задуманного.

В начале XX века солидаризм приняла на вооружение французская Партия радикалов и радикал-социалистов (ее лидером был вышеупомянутый Леон Буржуа). Представители этой антиклерикальной, прогрессистской, и вопреки названию, весьма умеренной силы, имели большинство министерских портфелей в нескольких правительствах 3-ей Республики, и не смогли оказать серьезного влияния на правящий в стране монополистический капитал.

После Первой мировой войны германский, клерикальный вариант солидаризма (идеологами которого были Густав Гундлах, Генрих Пеш и Оскар фон Нелл-Бройнинг) был воспринят некоторыми идеологами Ватикана. В принципе, Римская курия уже давно (по крайней мере, с энциклики папы Льва XIII 1891 г.) рассматривала апологетов корпоративизма, синдикализма и других формы национально-социального партнерства в качестве хорошего антидота против набиравшей силы идеологов классовой борьбы. Ряд «христианско-социалистических» идей впоследствии вошли в новую социальную доктрину католицизма, принятую на 2-м Ватиканском соборе 1962-1965 гг.

Попытки построения корпоративного государства общеизвестны – в 1930-40 годы эта идеология стала частью официальных доктрин в нескольких европейских странах, переживших Великую Депрессию.

Некоторые попытки сорвались – к примеру, австрийский канцлер, лидер Христианско-социальной партии Энгельберт Дольфус был убит нацистами через 3 месяца после провозглашения им корпоративного строя по образцу соседней Италии.

Сам «пример для подражания» - дуче Бенито Муссолини вплоть до Второй мировой войны успешно строил свой вариант корпоративизма. Но, по сути, корпоративное государство, созданное в фашистской Италии, имело мало общего с тем государством, о котором говорили французские, немецкие и русские солидаристы. Вместо сужения роли правительства – радикальный этатизм, «ничего вне государства». Вместо решающей роли «низов» - профобъединений и отраслевых корпораций – превращение профсоюзов в жалкий придаток государственной машины. Буржуазный парламентаризм и партийная система были уничтожены, но на их место пришло не синдикалистское народное представительство, а диктатура вождя и тираническая власть тоталитарной партии.

«Национал-синдикализм», провозглашенный в Испании Хосе Антонио Примо де Риверой, и реализованный после победы националистов Франсиско Франко, также предполагал дирижистское государственное вмешательство в экономику при сохранении традиционного крупного капитала. И уже с 40-х годов фалангисты фактически вернулись к традиционному либерализму в экономике.

Последний эксперимент по созданию корпоративного строя весьма показателен. Консервативный военный режим, существовавший в Греции 1967-1974 гг., умудрился сочетать: корпоративизм, «политическое православие», приверженность «западным ценностям» и подавление любого инакомыслия. В результате «черные полковники» были свергнуты объединенными силами коммунистов, социалистов и либералов, - при этом партнеры по НАТО и пальцем не пошевелили для спасения «кровавой хунты».

НТС. Преданная революция
 

«Должен сознаться, что я считаю совершенно неудачным лозунг "солидаризм". В самом деле, к чему эта многовидная марка, затасканная всеми буржуазными барахолками? Право, она меньше всего к лицу заправским пореволюционерам, - предоставьте уж ее политическим контрабандистам». Это строки из письма, которое 16 февраля 1935 года Николай Устрялов отправил своему другу, сменовеховцу Георгию Дикому. Идеолог национал-большевизма оказался прав – в дальнейшем «многовидная марка» сыграла не самую благовидную роль. Но все же именно солидаристам, а не евразийцам, НБ или «младороссам» удалось создать самую известную и «долгоиграющую» организацию Русского Зарубежья.

1-5 июня 1930 г. на съезде в Белграде активисты эмигрантских молодежных организаций из Югославии, Франции, Болгарии, Чехословакии и Голландии образовали Национальный союз русской молодежи. Организация многократно меняла названия: Национальный союз нового поколения, Национально-Трудовой союз нового поколения, и, наконец, с 1947 г. - Народно-Трудовой союз российских солидаристов (НТС). Идеология «новопоколенцев» формировалась постепенно, вокруг триады «национализм, идеализм, активизм», причем национализм изначально определялся как «российский» (относящийся ко всем россиянам независимо от национальности, антирасистский и нешовинистический).

Программа НТС в ее последней редакции предполагала:

В экономической сфере - сохранение природных богатств и стратегической промышленности в руках государства, существование как личной, так и «функциональной» (служебной по отношению к обществу и государству) частной собственности, создание трудовых союзов – свободных организаций трудящихся, объединенных территориально по отраслевым признакам.

В политике – создание «национального, общенародного, трудового, солидаристического государства». Двухпалатный парламент (палата представителей, избираемых прямым голосованием, и палата трудовых союзов).

Таким образом, организация никогда – по крайней мере, формально не отказывалась от ориентации на корпоративное государство. Более того, в довоенный период руководство Союза не скрывало своих симпатий к тем, кто такое государство строил (или заявлял, что строит) – к Салазару, Франко, Муссолини и Гитлеру.

“Нация не есть раса или определенная географическая местность, но длящееся в истории множество, объединенное одной идеей, каковая есть воля к существованию и господству, то есть самосознание и, как следствие, личность”, - это высказывание Муссолини вряд ли могли бы оспорить тогдашние русские солидаристы. Само словосочетание «народно-трудовой строй» выглядело как вольная русификация термина «национал-социализм». Но напомним, что национализм в понимании НТС (похожий, скорее на национализм в духе основателя Гоминьдана Сун Ятсена) разительно отличался от того, что в это понятие вкладывали нацисты.

НТС изначально относил себя к национал-революционному крылу Белого движения, и, в отличие от сменовеховцев или левых евразийцев не рассчитывал на скорое и мирное перерождение СССР в национальное государство. Ставка делалась на непримиримую борьбу с Советами – от пропаганды до засылки диверсантов. Это обстоятельство объясняет и сотрудничество НТС с Российским общевоинским союзом (РОВС) в 30-е годы, и последующие, куда менее достойные альянсы.

С началом Второй мировой войны НТС выдвигает лозунги наподобие «Ни со Сталиным, ни с Гитлером, а с русским народом», но де-факто идет на сотрудничество с государством, ведущим войну против России. Проникновением – при помощи германских спецслужб - агентов НТС на советскую территорию дело не ограничилось. Организация стала идеологической базой «Комитета освобождения народов России» - политического крыла коллаборационистской «Русской освободительной армии» (РОА) генерала Андрея Власова, а в послевоенное время бывшие власовцы составили костяк организации. Тактически и даже идеологически такой союз можно объяснить. Но не оправдать – суд истории не прощает коллаборантов - даже «идейных».

Послевоенная история НТС более известна – базирующаяся во Франкфурте-на-Майне организация стяжала славу «врага советской власти №1» (ходили слухи, что именно так ее назвал шеф КГБ Юрий Андропов). Официальный курс НТС остается прежним – «революционная борьба с большевизмом», но акценты меняются – «за демократическое правовое государство». Методы (по словам самих НТСовцев) включают едва ли не весь разведывательно-пропагандистский арсенал: «Переправка контейнеров с листовками на воздушных шарах, засылка курьеров для распространения антикоммунистической литературы и вывоза самиздата, финансовая подпитка диссидентского движения» и т.д.

«Антисоветчики» - как прибывающие на Запад, так и находящиеся в СССР, действительно получают весомую поддержку из Франкфурта. В «Посеве» и «Гранях» - изданиях НТС, - печатают Александра Солженицына, Абдурахмана Авторханова, Георгия Владимова, Александра Галича, Василия Гроссмана, Юрия Домбровского, Наума Коржавина и других писателей-диссидентов. «Тамиздат», поддержка борцов с «кровавым Совдепом», агентурная работа – все это, опять-таки, могло бы быть оправдано, если б осуществлялось исключительно на свой страх и риск. Но и на сей раз, не обошлось без теплых отношений с "союзниками». Поддержку НТС оказывали правительственные структуры «стран свободного мира» - в первую очередь, США и Великобритании, что давало советской пропаганде повод обвинять солидаристов в работе на ЦРУ и «Интеллидженс сервис».

К слову, можно вспомнить и о движении «Солидарность», на словах апеллировавшем к идеям солидаризма (в его христианско-социальном, католическом изводе), а на деле - немало поспособствовавшем установлению в Польше проамериканского режима и либерал-капиталистического строя.

Возникает вопрос: чем революция, на которую надеялись деятели НТС, отличалась от современных «оранжевых революций», направляемых и вдохновляемых из тех же «стран свободного мира»? Забавная деталь - в 1985 году А. Авторханов написал в одной из статей, опубликованных в «Посеве»: «НТС (Народно-Трудовой Союз), есть… борющаяся с тиранией другая Россия» (курсив наш).

Впрочем, чаемой революции так и не случилось. Случился опереточный

путч 1991 года и последовавший за ним распад СССР. В «демократической и правовой» постсоветской РФ запрет на деятельность НТС отменен, сама организация была зарегистрирована Минюстом, обзавелась российским офисом и… оказалась абсолютно невостребованной ни внутри России, ни у атлантистских покровителей. На официальном сайте, не обновлявшемся вот уже несколько лет, с горечью говорится о «фактическим прекращением поддержки со стороны российской зарубежной диаспоры». Потерявшая всякую актуальность организация профессиональных антисоветчиков фактически прекратила свое существование. Чего нельзя сказать об идеологии, которую когда-то исповедовала эта организация.

Солидаризм с точки зрения евразийца

Автор хотел бы сразу предупредить, что он не берет на себя почетную роль выразителя «генеральной линии партии». Нижеизложенное – всего лишь плод личных умозаключений.

Большинство идеологий, определяющих интеллектуальный ландшафт России – от «нигилизма» времен Тургенева до антиглобализма эпохи постмодерна, - приходят с Запада (в этом отношении почвенное, «автохтонное» евразийство Трубецкого, Савицкого, Алексеева и Карсавина является счастливым исключением). В прошлом веке нами руководила и нас направляла идеология, придуманная в Германии, и имеющая, как известно, три источника: английскую политэкономию, гегельянство и французский утопический социализм.

Солидаризм – такое же, как и марксизм, странное дитя европейской политической традиции. И так же, как и социализм, это учение покушалось на «священную корову» романо-германского мира – обособленного, автономного индивида с его неотъемлемыми правами. Но солидаризм трактовал человека не как «типичного представителя» одного из враждующих классов, но как свободную личность, и одновременно – часть органического, холистского социального единства.

Это, достаточно противоречивое, и до конца не проработанное учение содержало несколько, в сущности антилиберальных, народнических, «русских» элементов, которые роднят солидаризм с теориями Хомякова, Аксакова и авторов «Вех». Недаром одним из вдохновителей солидаризма называют Владимира Соловьева с его теорией всеединства.

Тяга к социальной справедливости (которую в России называют просто «правдой»), стремление найти сочетание индивидуальной свободы и общенародного единения (то есть русскую «соборность» – которая не есть ни индивидуализм, ни коллективизм). Приоритет морального над экономическим. Братства - над классовым интересом. Все это не могло не найти отклика в русской душе.

Делая акцент не на правах, а на взаимных обязанностях граждан, солидаристы на самом деле говорили о том, что на Руси всегда называли «тяглом» (гарантийное государство, строящееся на правообязанностях, в терминологии евразийца Николая Алексеева). И даже прообраз корпоративного представительства, призванного заменить парламентскую псевдо-демократию, можно увидеть не только в торговых гильдиях средневековой Европы, но и в русских Земских Соборах. И все же русский народ в начале прошлого века пошел за социал-демократами, причем за наиболее ортодоксально-догматическим их крылом – большевиками. Почему?

Учение о котором мы ведем речь, было консервативным (вспомним о «феодальном социализме», из которого оно выросло), но не консервативно-революционным. Предлагая иную модель общества, солидаристы говорили о смягчении противоречий современности, о классовом мире, а не об уничтожении существующего несправедливого, неправедного порядка. «Зачем отказываться от лозунгов, имманентных революционной диалектике? В этом отношении "бесклассовое общество" - прекрасный стяг! И чем, в сущности, плох - "социализм"?», - утверждал в цитируемом выше письме Николай Устрялов.

Даже современники Устрялова, солидаристы русского зарубежья, сделавшие своей целью национальную революцию, сосредоточились на свержении большевизма, а не на коренном переустройстве России на началах соборности. Евразийцы же (как и сменовеховцы в целом) смогли признать историческую неизбежность Октября 1917 года, глубинную правоту большевистского «багряного льва», и готовы были пойти на диалог с Советами, если те откажутся от догматического марксизма и воинствующего безбожия.

Говоря об историческом российском солидаризме, можно заметить, что его представителям недоставало понимания уникальности «русского проекта», особой геополитической роли России, и несовпадения ее интересов с устремлениями Запада. Евразийцы 30-х могли стать жертвой провокации советских спецслужб, или идти (как левое, парижское их крыло) идти на сознательное сотрудничество с большевиками, но они не превратились в агентуру геополитического противника, как это, увы, произошло с НТС.

Несмотря на то, что исторический российский солидаризм потерпел неудачу, это не значит, что его идеи надо списать в архив. Невостребованное оружие, не пригодившееся одному, может подобрать другой.