Андрей Ястребов, Ольга Буткова: "Россия – Сфинкс"

Великий политик и острослов У. Черчилль говорил о России: «It is a riddle wrapped in a mystery inside an enigma» («Это загадка, облеченная в тайну, в которой скрывается необъяснимое)».
Мы, русские, охотно поддерживаем миф о своей непостижимости – вот, к примеру, философ Борис Вышеславцев в докладе «Русский национальный характер» отметил, что «мы интересны, но непонятны для Запада и, может быть, поэтому особенно интересны, что непонятны; мы и сами себя не вполне понимаем, и, пожалуй, даже непонятность, иррациональность поступков и решений составляют некоторую черту нашего характера».
«Для Европы Россия – одна из загадок Сфинкса. Скорее изобретется perpetuum mobile или жизненный эликсир, чем постигнется Западом русская истина, русский дух, характер и его направление. В этом отношении даже Луна теперь исследована гораздо подробнее, чем Россия», – писал Достоевский с некоторой гордостью. А уж то, что умом Россию не понять, даже цитировать стыдно.
Возможно, необъяснимость русской души связана со странным географическим положением России и, соответственно, ее особой историей. Для европейцев Россия слишком азиатская страна, а для азиатов – почти что Европа.

Разумеется, загадочно то, что не поддается простому логическому объяснению, а потому для Запада загадочны в первую очередь странные, неожиданные, непредсказуемые реакции русских на вполне типичные ситуации. При этом создается впечатление, что подобное поведение «как бы противоречит здравому смыслу». По мнению С. Г. Тер-Минасовой, для русских в национальной системе ценностей на первом месте стоит духовность, «"душа", главное, стержневое понятие, превалирующее над рассудком, умом, здравым смыслом. Англоязычный же мир, наоборот, поставил в основу своего существования Его Величество Здравый Смысл, и поэтому body  (тело) противопоставляется не душе (soul),  а рассудку (mind),  в то время как в русском языке две основные ипостаси человека – это тело  и душа  или, вернее, душа и тело,  потому что устойчивое словосочетание требует именно такого порядка слов (предан душой и телом)».

Это прекрасно иллюстрирует монолог Гамлета:

То be, or not to be: that is the question:
Whether 'tis nobler in the mind to suffer
The slings and arrows of outrageous fortune...

В оригинале во второй строке присутствует слово «ум». В русских переводах это «душа» или «дух».

Константин Романов:

Быть иль не быть, вот в чем вопрос.
Что выше:
Сносить в душе с терпением удары
Пращей и стрел судьбы жестокой или...

Владимир Набоков:

Быть иль не быть – вот в этом
Вопрос; что лучше для души – терпеть
Пращи и стрелы, яростного рока...

Михаил Лозинский:

Быть или не быть, – таков вопрос;
Что благородней духам – покоряться
Пращам и стрелам яростной судьбы...

Иными словами, когда у русских болеет душа,  у представителей англоязычного мира болеет mind. «Душевное спокойствие»  переводится на английский язык как peace of mind  (мирный ум), душевное расстройство –  как mental derangement  (умственное расстройство). Там, где у русских «камень сваливается с души», у носителей английского языка груз сваливается с ума – a load (weight) off one's mind.

Подобное наблюдение, нет сомнения, понравилось бы Н. А. Бердяеву, который объяснял загадочность русской души ее иррациональностью, проистекающей от близости русских, не так задавленных цивилизацией, как западные европейцы, к природе: «В России духи природы еще не окончательно скованы человеческой цивилизацией. Поэтому в русской природе, в русских домах, в русских людях я часто чувствовал жуткость, таинственность, чего я не чувствую в Западной Европе, где элементарные духи скованы и прикрыты цивилизацией. Западная душа гораздо более рационализирована, упорядочена, организована разумом цивилизации, чем русская душа, в которой всегда остается иррациональный, неорганизованный и неупорядоченный элемент... Русские гораздо более склонны и более способны к общению, чем люди западной цивилизации».

Иностранцы не оставляют попыток осмыслить русскую душу как на философском уровне, так и на обывательском. Совокупную точку зрения можно представить примерно так: русская душа – это нестабильное равновесие между желаемым и действительным, где спонтанно возникает и затухает чувство совести, заставляя носителя этой души постоянно мучиться и страдать от всего им уже сделанного и даже не сделанного.

Иностранец смотрит на нас слишком уж рационально. А ведь нельзя сбрасывать со счетов и то, что носитель русской души мается не только от того, что сам сделал или не сделал, но и от того, что вообще делается во Вселенной. Чувствует свою вину и ответственность за грехи и беды мира. А может, просто любит мучиться...

Русский не может примириться с чужой болью и несправедливостью, по крайней мере, он должен отыскать во всем высший смысл. Вот, скажем, чудикам Шукшина до всего есть дело. Вот живут они в своей деревне, бедно, скудно, трудно живут, а думают о том, как наладить общение с внеземными цивилизациями. И волнуются. И правду ищут. «Я хату покинул, пошел воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать», – говорит парнишка из стихотворения Михаила Светлова. Испания, видите ли, его беспокоит. В. Пьецух в книге «Русская тема» объясняет эту особенность русской души так: «Наша избранность в том, чтобы томиться от всемирных несовершенств. Если землянам и есть за что нас по-настоящему уважать, так именно за то, что мы в лучшем своем проявлении – больная совесть земли, добровольные ответчики за первородный грех, уязвленная душа, настроенная на всемирность».

Некоторые считают, что во всем виновата русская литература. Можно предположить, что понятие о русской загадочности возникло во Франции в конце XIX века, после того как французы ознакомились с романами Толстого и Достоевского. Запад, уставший от рационализма и позитивизма, с удовольствием подхватил мысль о русской инаковости. Западному миру не хватало чего-то стихийного, непредсказуемого, необузданного, неподвластного разуму. Когда в Европе появились книги русских писателей, все поняли, что эти эпитеты как нельзя лучше подходят славянской душе.

Есть версия, что русскую загадочность придумали сами русские, причем значительно раньше Достоевского. Пушкин говорит о «русской душе» франкоязычной барышни Татьяны Лариной, а Гоголь размышляет о таких основополагающих чертах русской души, как желание «закружиться, загуляться, сказать иногда: "черт побери все!"».

Можно утверждать, что русская литература создает основные черты национального мифа еще в XVIII веке! Александр Радищев писал: «Посмотри на рускаго человека; найдешь его задумчива. Если захочет разогнать скуку, или как он сам то называет, если захочет повеселиться, то идет в кабак. В веселии своем порывист, отважен, сварлив. Если что либо случиться не по нем, то скоро начинает спор или битву». Что видим мы? Меланхолию. И буйную головушку, обладатель которой-то и лезет на рожон. Н. И. Тэффи уверяла, что русский роман гораздо беспокойнее французского. Во французском романе легкомысленная сорокапятилетняя дама меняет любовников, и все идет своим чередом, а в русском – «изменившая мужу попадья начала вдруг зыбиться огненными столбами». Русская душа, представленная в литературе, любой вопрос делала вечным и неразрешимым, а приземленные философией рационализма европейцы смотрели на такую ее особенность со страхом и уважением.

Иностранцы удивляются широчайшему диапазону русской души. Один русский украдет полгосударства и поубивает беззащитных, а другой постненько живет, мухи не обидит. Удивляет больше всего заморских гостей то, что мерилом безобразия и святости является все та же русская душа. Русская душа становится стандартом поступка. Любого поступка, греховного или добродетельного. Так или иначе, именно она оправдывает все, что угодно. Безусловно, это упрощенный взгляд на русский характер. Большинство русских знает: душа нужна не для того, чтобы оправдывать разные гадости, а для того, чтобы вечно сомневаться, метаться и страдать.

Призадумаемся над словами русского философа Н. О. Лосского: «Достоевский выделяет одну коренную потребность русского народа – потребность страдания всегдашнего и неутолимого, везде и во всем. Этой жаждой страдания он заражен искони; страдальческая струя проходит через всю его историю, не только от внешних несчастий и бедствий, а бьет ключом из самого сердца народного. У русского народа даже в счастье непременно есть часть страдания, иначе счастье для него неполно. Никогда, даже в самые торжественные минуты своей истории, не имеет он гордого и торжествующего вида, и лишь умиленный до страдания вид; он воздыхает и возносит славу свою к милости Господа. Свои размышления Достоевский венчает формулой: "Кто не понимает Православия, тому никогда не понять и Россию"».

Андрей Ястребов, Ольга Буткова "Боже, спаси русских!"