 |
| Картина Павла Рыженко "Муравейник" (2004). Меровейник? |
Прежде всего, отметим, что апостол Петр в Посланиях учил о признаках Антихриста, а апостол Павел - об Удерживающем, Катехоне, т.е. Римской Империи. Апостолу Иоанну было открыто значение царств и народов в будущих судьбах мира. Во II в. христианские апологеты уже уверенно пишут о промыслительном значении Империи, карающей преступников и установившей мир, Империи, в которой пожелал родиться Сын Божий и в подданные которой Он соизволил записаться. Появляются легенды о том, что императоры Тиберий, Нерон, Веспасиан, Тит, Домициан, позже Филипп Араб тайно сочувствовали и помогали христианам. Триумфальное выражение идея исконной христианскости Рима получила в V в. у Павла Орозия, смело противоставшего гнусным манихейским выходкам Августина, и затем продолжила развитие как в Византии, так и на Западе (линия, ведущая от Данте к Гвидо де Джорджио, чью "Римскую Традицию", обосновывающую единство и нераздельность Христа и Империи, следует обязательно перевести на русский).
Господь наделил каждого из учеников особым даром и особым призванием.
Миссией Иакова было временно сохранить ядро общины в Иерусалиме, пока не окрепнут общины в других местах.
Миссией Павла было распространение христианства вширь, притом без ущерба для его полнокровного эзотерического содержания. Эзотеризм посланий ап. Павла признавал даже такой решительный критик христианства, как Юлиус Эвола.
Миссия Петра заключалась в основании иерархии духовенства, которое должно было служить литургию и сохранять Таинство Евхаристии. Поэтому Христос сказал ему: "На камне сем созижду Церковь Мою" и потому добавил: "Паси овец Моих" (в английском переводе даже "корми овец Моих", т.е. давай им Причастие). Неслучайно для этой цели был выбран именно Петр - самый слабохарактерный, неумный и не блиставший нравственностью из Апостолов. Сама его личность прообразовательно указывала на то, каким будет христианское духовенство: ему, и именно ему, погрязшему в пороках и не раз отрекавшемуся от Него, Христос парадоксальным образом доверил совершать Таинства. Это было нужно для того, чтобы даже в самые омерзительные эпохи даже самый омерзительный поп мог спасать людей, совершая над ними Таинства, чтобы их цепь не прервалась вплоть до Конца времен.
Миссия Иоанна, помимо его особого призвания для записи видений Конца мира, заключалась в основании иночества, мистической практики умного делания и отчасти в том, что сей апостол стал координатором эзотерического христианства. Потому-то он и не умер, как другие, но пребыл, доколе Господь не приидет, и пребывает до сих пор. Те, кто присоединился к кругу Друзей Божиих позже, также состоят под его водительством.
Обстановка в Римской империи середины I в., когда уже приблажалсь Иудейская война и первые гонения на христиан, настоятельно требовала перенесения Чаши в безопасное место - место, которое мог указать только Сам Бог. Потому-то, видимо, апостолы единогласно решили посадить Хранителей на корабль без руля и ветрил и отправить его в море. Мореплавание и прибытие Царя Из-за Моря - герметический символ изначальной "сирийской" Традиции. Помимо прочего, это архетип воплощался и в ковчеге Ноя, выплывшем вместе с Чашей из погибнувшего разложившегося общества. "Трижды три королей, трижды три кораблей / Из-за Моря явились давно..." И вот теперь Мария Магдалыня, Иосиф Аримафейский и другие Хранители совершенным образом воплотили сей архетип. Чаша пребывала в сокрытии в Британии, пока не настала пора св. Елены и ее сына, св. имп. Константина. Пробил час христианизации Империи - точнее, возвращения ее к изначальному образцу Вечного Рима, Рима примордиальной Традиции.
Это надо было продемонстрировать соединением того, что было соединено в Адаме и разделено в грехопадении, соединено в древних "хамса" и разделено раздорами на Кварту и Квинту, того, что навеки соединилось в Христе Иисусе, но было трагически разделено в последующие три века - Царство и Священство. Царь должен был снова стать поистине Иереем, приносящим жертвы уже не низшим божествам деградировавшей эллино-римской религии, а Триединому Богу. И равноапостольный Константин стал тем, кто вновь соединил нетканый хитон, разорванный при распятии Христа. Константин был одновременно и жрецом-понтификом, и христианнейшим Императором. Более того, он наглядно показал, кто стоит в центре земной Церкви, велев поставить свой гроб в центре зала, по периметру которого находились 12 условных «гробниц» Апостолов.
Признание священничества Императоров сохранялось в Византии до VIII века, хотя и не без проблем. В частности, положение Юстиниана о симфонии можно понимать именно как предупредительную меру на случай будущего конфликта царства и священства, который и случился как на Западе (гнусная папская узурпация VIII – IX вв., особенно «отличился» папа Николай I), так и в самой Византии (сначала императоры впадали в ереси арианства, монофелитства и иконоборчества, затем с IX в. одеяло на себя стали тянуть патриархи).
На Западе процесс развала единства Царства и Священства затянулся на многие столетия. Уже в самом начале подрубленный под корень победой папства над Гогенштауфенами, он завершился с падением Священной римской империи в 1806 г. (когда из католической литургии была убрана молитва за римского императора) и крахом последней официально благословленной Ватиканом монархии (имевшей право вето при выборе папы) – Габсбургской в 1918 г. Ненормальный, уродливый процесс борьбы папства с государством на Западе сильно затруднил осмысление верных пропорций. Пожалуй, в романских странах только Гвидо де Джорджио полностью понял, каков должен быть идеал. Генон и Эвола поняли это лишь частично.
В извечно антиримской Германии (за исключением южных частей, где сформировалась традиция немецкого ультрамонтанства – Людвиг Баварский, Карл Шмитт, режим Дольфуса в Австрии и современные австрийские лефевристы) традиционалистская мысль в XVIII – XIX вв. билась в рамкой, поставленных уродливой Реформацией. Максимум, до чего смогла додуматься лучшие немцы (Мёллер ван ден Брук, Шпенглер) – это создание своей Империи со своей глубоко традиционалистской, но национальной Церковью, оторванной от Ватикана. Не вполне верные пропорции царства и священства, заданные Фридрихом Гогенштауфеном, продолжали тяготеть над немецкой мыслью.
Несравненно более благоприятные условия для сохранения хотя бы памяти об истинном смысле единства Царства и Священства сохранились там, где хранилась Чаша, откуда вышел Константин и откуда ушел в сокрытие последний местный Царь-Медведь, осуществивший соединение этих двух принципов. Hic iacet Arthurus, rex quondam, rexque futurus. Тайный Логр был сокрыт долгие века под оболочкой волн пришельцев и узурпаторов Британии, но Традиция не прерывалась там никогда. Не прерывалась память. С веками она угасала, но неожиданно вновь и вновь вспыхивала в самое неожиданное время, что мы и видим в истории традиционализма на Британских островах в XVIII, XIX и XX веках. Мнится мне, решающее слово здесь было сказано в 40-е годы, когда квартианская и квинтианская партии пришли-таки к общему знаменателю, но исполнение прореченного еще ждет своего часа. Noch nicht. Почему? Да потому, что исполниться оно должно в России.
С сакральностью царской власти в России дело всегда, со времён Рюрика, обстояло несравненно лучше, чем в Византии и тем более Европе. Русские князья часто принимали схиму, русские цари изображались на иконах непременно с нимбами. Власть Петра I вообще была практически официально обожествлена – его называли и «божеством», и образом Христа, и не раз даже просто Христом. Как показывают некоторые современные исследователи, при внешней схожести с протестантскими образцами, внутренний смысл церковной реформы Петра был глубоко традиционен и сознательно основывался на ранневизантийских образцах Константина и Юстиниана. «Медный всадник», к слову, представляет собой копию статуи Юстиниана, стоявшей в Св. Софии до 1453 года. Портреты Екатерины II крестьяне почитали как иконы и ставили перед ними свечи. И, наконец, пришел из сокрытия некий отрок, который взошел на трон как Император Павел I. Он сразу же объявил себя Царем и Жрецом одновременно и хотел отслужить литургию. Это было невозможным только потому, что он был женат второй раз, а священник не может жениться вторично. Иначе ему разрешили бы отслужить литургию. Такая задержка – noch nicht – вновь означала, что время еще не пришло.
Но идеал продолжал существовать и проявлялся в Священном Союзе Александра I, в теократических утопиях Гоголя и художника Иванова, согласно которым Николай I являлся вершиной вселенской иерархии, подотчетным лично Богу. Визит Николая I в Рим и заключение конкордата с папой Григорием XVI в 1846 г., обставленное как визит Римского императора в свою древнюю столицу, был с восторгом воспринят Гоголем, Ивановым и Тютчевым как указание на восстановление древней Империи. Александр III в 1888 г. чуть было не созвал Вселенский собор в Киеве на 900-летие крещения Руси. Наконец, Николай II уже прямо хотел стать патриархом при сыне-царе, повторив модель Филарета и Михаила Романова, но на новом уровне. И когда нечестивые иереи (не все, конечно, но большинство!) приложили руку к удалению упоминаний о Царе из литургии и к Его свержению в марте 1917 г., Государь просто передал власть выше по инстанции – и сразу после обретения Державной иконы грянул гнев Божий на изменившую ему военную, гражданскую и священническую элиту…
Но императив остаётся. Императив соединения Царства, Священства и Пророчества в одно, воплощенный в Рождестве, Распятии и Воскресении Христа. И Россия была и остается наилучшим местом для его осуществления. Николай Федоров писал в 1895 году: «Русский народ отдает всю свою волю во власть Бога и не отделяет области Бога от области Кесаря, а сокрушается об их отделении, насколько это отделение существует. Отделение области Кесаря от области Бога есть прискорбный факт, а не идеал». Факт, который не имеет онтологических корней и вызван грехопадением, а значит – должен развеяться, как дым.
