Дмитрий Сапрыкин: Меч и Крест (О предпосылках современной политологии)

«Дух антихристов от времен апостольских действует через предтечей своих, как пишет апостол: «тайна бо уже беззакония деется, точию держай  ныне, дондеже от среды будет» (2 Солун. 2 гл.7). Апостольские слова «держай ныне», относятся к предержащей власти и церковной власти, против  которой предтечи антихриста и возстают, чтобы упразднить и уничтожить оную на земли. Потому что антихрист, по объяснению толковников  св.писания, должен придти во время безначалия на земле. А пока он сидит на дне ада, то действует через предтечей своих.»
  

Преп. Амвросий Оптинский
14 марта 1881 года

До сих пор над пришедшим с Запада политическим мышлением довлеет один символ власти, оставшийся нам от далекого уже Средневековья. Этот  символ власти – меч. Именно образ меча – как меча воина, так и меча карающего судии – прояснеет для по-западному воспитанного челoвека, что  такое власть. Со времен схоластики понимание власти выражаемое этим образом становиться основным и даже исключительным: вспомним хотя  бы пресловутую «доктрину двух мечей», то есть двух властей – духовной и светской – якобы исходящих от папы, как якобы наместника (=  заместителя) Христа, высшего Царя и Судии.

Между тем еще более древнее христианское (то есть православное) понимание вовсе не придает тому аспекту власти, который символизируется  образом меча столь исключительного значения. И дело здесь, как представляется, не в особенностях и случайностях символизма, а в самой сути  дела.

Меч приобретает свое высшее значение в идее правды.

Но, во-первых, истинный царь не только справедлив, но и милостив. Царская милость есть столь же неотъемлемая сторона государева дела, как  праведный суд и вообще справедливость(1). Поэтому действие государственной (царской) власти не сводится только к исполнению  отрицательно-ограничительных обязанностей защиты прав граждан – прежде всего обязанностей суда и ведения войны – как это казалось и до  сих пор кажется корифеям либеральной мысли. Есть и другая сторона – позитивная, животворящая власть милости, заключающаяся и собственно  в делах милостыни – напитания страждущих – и в храмо- и домостроительстве царей, и в их исцеляющей общественные и личные недуги силе, и,  наконец, уравновешивающей власть судить власти миловать.

С другой стороны, царство имеет не только силу, но и слава. Царь – это не только тот, кто окружен несметной силой, но и тот, кто сидит во славе.  Он не только отдает повеления, которые должны исполняться верными подданными, но и окружен сиянием славы, видение которой, между  прочим, обосновывает и возможность подчинения(2). И сила и слава при этом связаны в царстве благодатью Божией (не даром 6-ая новелла  императора Юстиниана определяет священство и царство как “величайшие блага, дарованные людям высшею благостью Божией”).

Благодать, слава и царство вообще тесно связаны. Почему и у митрополита Илариона «Слово о Законе и Благодати» есть не только гимн  Божественной Благодати, но и гимн царю – св. Владимиру («Владеющему миром»). Поэтому также особенно неуместны попытки некоторых наших  мыслителей, таких как Н. Бердяев и Б. Вышеславцев, апеллирующих к «Слову...» киевского митрополита, и пытающихся противопоставить принцип  благодати принципу власти как таковой (она у них ассоциируется с началами закона и исполнения императива).

И правда, и милость, и сила, и слава и благодать связываются в главном христианском символе власти – символе Креста. «Крест есть символ  царства», – говорит святой Иоанн Златоуст («Слово о кресте и разбойнике»). И соверено не случаен поэтому символизм христианской Империи,  начиная со св.Константина, поднявшей крест на свое знамя.

Дело в том, поясняет свою мысль Златоуст, что «долг царя – умереть за подвластных» (как сделал это Царь всех – Христос). В этом состоит  последняя глубина царского служения, доходящая до образцов святого мученичества. Такой именно, крестный характер христианского понимания  царства разъясняет одно из наиболее непростых мест евангельского повествования – ответ Христа (т.е. по гречески Помазанника – Царя)  ученикам на их просьбу о предоставлении им первенства (седения одесную и ошуюю в Его Царствии): «Вы знаете, что князья народов  господствуют над ними, и вельможи властвуют ими; но между вами да не будет так: а кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою; и  кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом; так как Сын Человеческий не для того пришел, чтобы ему служили, но чтобы послужить и  отдать душу Свою для искупления многих.» Царь-Христос, Пантократор, обладающий всей полнотой власти служит, любит и милует и именно в  этом, а не в насилии и господствовании проявляет свою высшую власть.

Множество либеральных мыслителей с завидным упорством отстаивает не сообразное общему контексту евангельского повествования и  святоотеческой традиции мнение, что здесь идет речь о утверждении якобы греховности власти как таковой и о низвержении порядка  различающего высших и низших в Божием Царстве. Между тем здесь, очевидно, говориться не об этом, а как это толкуют Отцы Церкви, о  преодолении страсти к господству и славе (любоначалия честолюбия), а также о заповедании христианских добродетелей смирения, послушания и  любви к ближнему. Именно на этих добродетелях, а вовсе не на в каком-то смысле прямо противоположных им началах либерализма, основан  порядок христианского общежития в семье, царстве и Церкви, порядок обязательно носящий иерархический характер.

Таким образом, Крест есть символ милости, любви и послушания. Но он же указывает на суд, не только на земной суд, но и на Высший и Суд и  Правду: на Последний Суд Христос явится с Крестом и на Кресте.

Между тем политическая мысль Запада вызревавшая на почве схоластики сохраняя символизм креста в значительной стала терять его значение.  Крест, как символ власти, стал заслоняться мечом. Схоластика подготовила путь Лютеру, человеку, вероятно больше других повлиявшему на  становление нового политического мышления, во-первых, в формах западноевропейской абсолютной монархии, а во-вторых, в формах  либеральной демократии.

Лютер, следуя в этом отношении своим римо-католическим предшественникам, прямо отождествляет политическую власть исключительно с мечом.  Для понимания его мысли, прежде всего, можно обратить внимание на его истолкование ключевых для христианского понимания власти текстов  апостола Павла (Рим.13) и апостола Петра (1 Пет.2). Отец протестантизма возвращается к толкованию этих слов Писания неоднократно. Наиболее  коротко его мнение звучит так: «И власть, и меч учреждены не для чего иного, как для того, чтобы наказывать злых, защищать благочестивых и  предотвращать мятеж. Об этом говорят св.Павел и св.Петр». Тут обращают на себя внимания два момента. Во-первых, (в этом отличие точки зрения  Лютера от многих последующих более радикальных протестантов, либералов и демократов), это то, что он всячески подчеркивает божественное  происхождение власти и ее благое предназначение. Но, при этом, что очень важно, Лютер утверждает значение только  отрицательно-ограничительного момента власти, выражаемого символом меча. Он оставляет за властью только обязанность защищать от врагов и  наказывать злых. Он не замечает, что апостол Павел сначала говорит, что «начальник есть Божий слуга, тебе на добро», а потом только, «Божий  слуга, отмститель и наказание делающему злое» (Рим. 13, 4).

Еще более резко у Лютера это проступает в его учении о «двух Царствах», как оно выражено в частности в трактате «О светской власти. В какой  мере ей следует подчиняться». Здесь родоначальник протестантизма делит людей на два Царства – первое Царство (Божие), Царство истинных  христиан, в котором нет вообще никакой власти (то есть меча) и светское Царство не-христиан для которого только меч и учрежден Богом. Власть,  таким образом, хотя и объявляется Божиим установлением, но оказывается только сдерживающим началом против врагов Христа, для самих  христиан в себе и для себя власть, иерархия признается не нужной. Поэтому Лютер пытается низвергнуть иерархический принцип в самой Церкви,  стремясь подменить его «служением проповедничества», идею чина и власти заменить идеей профессионального служения. В  противопоставлении светского меча, действующего только силой и духовного меча – то есть, по Лютеру, слова Божия, говорящего через  протестантов, закладывается основа для новоевропейского разрыва силы и славы (доксы), идейной основы либерального культа свободы слова.

Односторонность толкования Лютера становится более ясной, если сравнить его с толкованием на послание к Римлянам святого Иоанна  Златоуста, одного из величайших отцов Церкви. Святитель начинает с указания именно на позитивный момент власти, власти как благоустройства,  причем политическая власть оказывается сродни другим видам власти: “между мужем и женою, между сыном и отцом, между старцем и юношею,  рабом и свободным, между начальником и подчиненным, между учителем и учеником”. Причем такое начало порядка, подчинения и  благоустроения присутствует не только в отношениях людей, Златоуст замечает их и у животных. Ясно, что та сторона власти, на которую  исключительное внимание обращает Лютер здесь носит.

Ту же, что и у св.Иоанна мысль о преимущественном положительном значении власти мы видим и в удивительном тексте 6-ой новеллы императора  Юстиниана толкующей о симфонии властей, где о царстве, как и о священстве, говорится как о «украшении человеческого рода». Такая апелляция  здесь к красоте, совершенно непонятна тому господствующему в новоевропейском мышлении негативному направлению в понимании власти,  провозвестником которого был Лютер.

Лютерово отрицание положительного смысла власти имеет и другую сторону: удивительное умаление идеи милости, которая почти полностью  вытесняется идеей суда. Сам Лютер беспрестанно вспоминает о милости Божией, но странным образом эта «милость» заключается прежде всего в  том, что Бог наконец то перестал сдерживать свой гнев и обрушил его на антихриста–папу и на безбожных правителей. Суд заменил милость.

Еще дальше это идет у следующих западных поколений. Ведь наступление новой эпохи либерализма и демократии можно отмечать с вполне  определенной даты – 30 января 1649 года, когда король Англии Карл, помазанник Божий и источник милости был казнен по приговору пускай и  неправедного, пускай и революционного, но все-таки суда. С этого момента начинается новая эпоха. Эпоха, в которой власть закона заменяет  власть личностей – царей и королей, в идеале одновременно милостивых и справедливых. Ведь именно идея власти закона по Джону Локку –  этому философствующему адвокату убийц короля – определяет сущность нового общества. Именно эта сакрализация юридического составляет и  суть общественного ритуала самой либеральной страны Нового времени, страны возникшей к тому же и в результате восстания против короля,  Соединенных Штатов.

***

Выступление этих безусловно великих людей начала Нового времени, выступление против иерархического принципа было, однако, только звеном  в цепи революционных попыток низвержения всех и всяческих властей, попыток составлявших самую суть «интеллектуального прогресса»  западной метафизики.

Уже сам Лютер боролся против еще больших, чем он сам революционеров, готовых низвергнуть вообще всякую власть на основании той идеи, что  для истинных христиан правителем является только Бог, что якобы исключает возможность подчинения другим посредствующим власть Бога  правителям. Такой ход мысли был своеобразным аналогом протестантского иконоборчества в области политики, ведь и иконоборцы низвергали  иконы, ссылаясь на необходимость поклоняться только Богу и никому больше. Между тем как для православных и почитание икон и почитание  властей тесным образом связано. Ведь и царь – носитель мирской власти и священник – носитель власти духовной – являются как бы живыми  образами верховного Царя и Священника, образами, через которых Бог действует и через которых Ему воздается слава (нередко, несмотря на их  недостоинство).

Лютер же, будучи только умеренным противником иконопочитания (он отвергал почитание икон, но не собирался их уничтожать), был и  умеренным властоборцем: не отвергая власть как таковую он отвергал только наличие ее позитивного смысла, той самой красоты власти, за  которую так ратовала наша традиция.

Это, однако, было еще только начало, только прелюдия к будущим революциям...

Примечания:

1. Ср. свидетельство генерала Мосолова (начальника канцелярии министра двора) о Николае II: «Царь вдумчиво относился к своему сану  помазанника Божия. Надо было видеть с каким вниманием он рассматривал просьбы о помиловании осужденных на казнь. Право милости – не  приближало ли оно его всего более к Всемилостивому» («При дворе последнего императора», СПб., 1992, с.73.).

2. В русской политической науке Николай Михайлович Коркунов был тем, кто в своей критике характерной для западной науки так называемой  “волевой теории” с особой резкостью показал, что феномен власти не сводится к исполнению воли, императива, приказа. («Человек,  властвующий над другим обаянием святости, ума, таланта, красоты, властвует, часто и не думая о том, даже не желая, тяготясь такой властью».)  Такая постановка вопроса открывает путь к пониманию традиционной постановки вопроса о силе и славе.

Источник: "Философская Газета", Выпуск №5