В 1933 году Вернер Егер во введении в «Paideia» (2000, 4-5) утверждал, что «… наша история в своем сокровенном единстве, будучи более чем историей отдельного народа и включая нас в обширный круг народов, «начинается» с появлением греков. Слово «начало» обозначает здесь не только «начало» во времени, но также начало или духовный источник, к которому на любой стадии развития следует возвращаться, чтобы отыскать направление, куда двигаться дальше (…). Речь идет не только о чувстве расового родства, сколь важным этот фактор не являлся бы для взаимоотношений с другими народами. Когда мы говорим, что наша история начинается в Греции, это тождественно обретению ясного сознания смысла, в котором в данном случае мы употребляем слово «история» (…) который основывается на живом и активном духовном единстве и на общности судьбы, будь ли то собственного народа или группы тесно связанных между собой народов. Только при таком взгляде на историю имеет место близкое понимание и творческий контакт между одними и другими (…) Эта общность существует между совокупностью западных народов и между теми, которые принадлежат к классической античности. Если мы рассматриваем историю в этом глубоком смысле, в смысле радикальной общности, мы можем считать всю планету ее сценой и, сколь далеко мы бы не расширяли наши географические горизонты, границы «нашей» истории никогда не смогут превзойти далекое прошлое тех, которые несколько тысячелетий назад начертали нашу судьбу».
Эта длинная цитата из немецкого эллиниста в сжатой форме содержит представления о наших корнях, которые сохранялись у просвещенных европейцев на протяжении последних столетий: именно в Элладе родилось то, что мы, смотря на самих себя, называем Европой. И эти представления спустя более чем полвека по-прежнему сохраняют свою жизненную силу.
Действительно, вне всякого сомнения, Европа является хранительницей обширного греческого наследства, богатого и светлого наследия, у которого, однако, существуют некоторые теневые стороны, из которых берут начало некоторые из самых проблематичных черт, которые вчера были присущи только Западу, а сегодня всему миру. Однако, Греция, будучи более чем источником нашей культуры, образует самое прекрасное зеркало, в котором мы, люди Запада, увидели свое отражение в поисках архетипического образа, который мы в душе ощущаем как свой собственный. Европейский человек во все времена интуитивно чувствовал, что для эллинов, как и для него самого, говоря словами А. Ромуальди (2003, 42), «космос есть нечто безгранично огромное и безгранично малое, Порядок царит во Вселенной и в человеческом теле. Последней инстанцией мира тел и общества является Порядок, точно также как последней инстанцией познания является Бытие». В действительности, Греция – это не источник Европы, Греция - и есть Европа. Греция составляет одну из самых прекрасных глав становления западного человека в этом мире. Потому что Эллада не произошла из ниоткуда, она не возникла в пустоте, но ее корни уходят в глубины европейской праистории, корни, которые являются у нее общими с остальными народами нашего континента. И именно эти корни в этой уникальной манере придали форму тому образу, который навсегда будет запечатлен в душе европейца.
Поэтому происхождение Европы уходит вглубь многих тысячелетий.
Около 40 тыс. лет назад на территории нашего континента неожиданно появился человеческий тип, о котором до тех пор ничего не было известно. Его почти одновременно появление на всей территории Европы к югу от границы ледников или, может быть, очень быстрое распространение являет в настоящее время очень трудную для разрешения загадку. Представители этого типа, рассеявшись по обширным пространствам, являлись носителями удивительно гомогенной материальной культуры, которая в археологии известна как ориньякская. Немногочисленные ископаемые останки свидетельствуют о том, что это были люди высокого роста, с вытянутыми черепами, чей объем был наполовину больше, чем мы имеем сейчас, с квадратными челюстями и выдающимся подбородком. Это кроманьонский тип, который сохранился до сих пор, почти без изменений, как далический тип, в особенности сосредоточенный на северо-западе Европы (1). Наряду с этим типом встречается тип Брно, которого от предыдущего отличают более узкий и покатый лоб, сильно развитые надбровные дуги и прогнатическое строение лица. Разница между этими типами, которая свидетельствует о быстром распространении ориньякской культуры, является полной. Несколько тысячелетий спустя неандертальцы исчезают с поверхности континента, и вероятно, что последние индивидуумы, которые умерли на юге Иберийского полуострова, были последними представителями этого вида вообще.
Иногда утверждалось, что верхний палеолит в Европе является скорее долгим эпилогом, нежели чем прологом начала. Еще в Авесте, Ведах или в традиционных кельтских свидетельствах мы можем встретить отзвук ностальгии, с которой предки кельтов и индоиранцев смотрели на льды Севера, вспоминая об Airyano Vaeio, прародине… Кто знает, но в любом случае ученые не в состоянии что-либо утверждать касательно тысячелетий, предшествовавших этому неожиданному появлению (3).
А. Ромуальди (2000, 35-6) так описывает тысячелетия, которые последовали за приходом человека в Европу: «На протяжении десятков тысячелетий огромный ледник покрывал всю северную Европу, достигая нижнего течения Рейна и Карпат. В ту эпоху центральная Европа представляла собой полярную тундру, в то время как на Иберийском полуострове паслись огромные стада северных оленей и бизонов. Существовавшие на континенте человеческие общины были сконцентрированы в основном на берегах Атлантики, где морской климат и Гольфстрим вместе с огромным количеством гротов и пещер представляли более сносные условия для жизни (…). В этом вечном царстве тумана и льда, напоминающем влажный и холодный ноябрьский день, не достаточно студеный, чтобы помешать жизни, но достаточно, чтобы сделать ее тяжелой, сформировался человеческий тип со слабой пигментацией и светлыми глазами, мало приспособленный к солнечному свету и теплу, но зато высокий, могучий, прошедший суровый отбор и наделенный твердостью, сдержанностью и упорством, что было присуще уже кроманьонцам (…). В таком постоянно холодном климате этот человеческий тип развил черты, свойственные человеку Севера, черты, которые мы впоследствии встречаем у индоевропейских народов: образ жизни исследователя и изобретателя, осмотрительность и осторожность и жесткие критерии отбора». Около 20 тыс. до н.э. ориньякская культура пережила процесс трансформации, чтобы дать начало солютрейскому периоду, продолжавшемуся почти два тысячелетия, и сменившемуся мадленским периодом, который продлится приблизительно до 10.000 тыс. до н.э. Начиная с этого времени, отступление ледников на север будет ускоряться и тысячелетие спустя человек обоснуется в самой северной зоне континента.
Следуя за отступающими льдами и стадами, люди относительно плотно заселили североевропейскую равнину и берега Балтики. Общины Севера начали проявлять ярко выраженные особенности по отношению к параллельно развивающейся средиземноморской культуре. К.Н. Бетчер пишет (1999, 28): «В итоге, уже, по крайней мере, с мезолита есть свидетельства разделения Европы на две культурные области, такое же, как в большей или меньшей степени существует и в наши дни. Одна представлена более крепким и скорее лишенным пигментации человеческим типом, в то время как другой более субтильный и скорее темный. Тем не менее оба относились к европеоидам. Территория распространения нордического типа не ограничивается северной или северо-западной Европой, а протягивается, учитывая все разновидности этого типа, от берегов Бретани до украинских рек» и далее (1991, 15): «Обе группы европеоидного населения разделились, по крайней мере, со времен мезолита, и их наглядно отличал друг от друга тип погребального обряда. На Севере мертвых хоронили на спине, со взором, устремленным в небеса. А на Юге в согнутом положении, в материнском чреве Земли». Два обряда, свидетельствующие о разнице между двумя мирами, которые не замедлили придти в соприкосновение.
Начиная с 9 тыс. до н.э. зафиксирована серия социо-экономических процессов, благодаря которым гамбургская и аренсбургская позднепалеолитические культуры трансформировались в культуру Маглемозе, которая охватывает территорию от Великобритании до восточных берегов Балтики, бывшей в ту пору закрытым морем, таким образом, объединяя континент. Стабильно приносящая добычу охота и прибрежное рыболовство способствовали оседлости населения, обосновавшегося на побережье. Совершенствование орудий труда, особенности Северного моря, тогда бывшего чем-то вроде огромного залива, и присущая местному населению отвага позволили перейти к рыболовству в открытом море, и результатом стало появление очень устойчивых и процветающих общин. Совместная охота и требования жизни на море способствовали развитию прочных иерархических связей и воинских традиций в среде мужских союзов.
В середине 6 тыс. до н. э. территория культуры Маглемозе сдвинулась из-за повышения уровня моря, и данная культура вступила в полосу кризиса, преобразуясь в своей центральной зоне (южная Скандинавия, Ютландия и север Германии) в культуру Эртебёлле-Эллербек. Для нее можно подчеркнуть прежде упомянутые черты: морское и речное судоходство испытывают чрезвычайный подъем, и речная сеть северной части Центральной Европы превращается в плотную сеть сообщений, где Эльба играла роль основного пути. Получают распространение мотыжное земледелие и скотоводство, занятия, ставшие сферой деятельности женщины, в то время, как мужчина посвящал себя охоте и рыболовству. Эта культура, процветающая в культурном и хозяйственном отношениях, распространяется вдоль русла рек на восток, вплоть до Польши (культура Яниславице) и Украины, где, со всей вероятностью, она дала начало Днепровско-Донской культуре. Именно в рамках культуры Эртебёлле-Эллербек начал формироваться индоевропейский язык.
За полтысячелетия до начала формирования культуры Эртебёлле-Эллербек стал иметь место феномен совершенно другого происхождения. С территории Балкан, древней родины культуры Винча, имевшей отдаленные ближневосточные корни, начали мигрировать на север небольшие группы земледельцев. Практикуя земледелие на очищенных от леса путем корчевки территориях и быстро покидая истощенные земли, эти маленькие общины людей средиземноморской расы постепенно проникали в Центральную Европу, двигаясь по течению рек. Мирные и безоружные люди, они несли с собой обычай погребения в согнутом состоянии и систему верований, в которой материнское и коллективистское начало играло основную роль. Речь идет о культуре ленточно-линейной керамики или Дунайской культуре. Ее распространение на север привело к соприкосновению с мезолитическим населением Центральной Европы на юге северной равнины. Эти контакты имели своим следствием взаимный культурный прогресс и формирование культур наподобие культуры Россен, в рамках которой, традиции охотников и воинов сочетались с новыми, принесенными южными колонизаторами, и в которой, в отличие от других подобных случаев, господствовал этнический нордический элемент.
Столкновение между двумя расширяющимися культурами, одной воинственной, Эртебёлле-Эллербек, и другой мирной, Дунайской, было столь же неизбежным, как и предсказуем был результат. Если сначала путешественники по рекам из Эртебёлле-Эллербек торговали, грабили и заставляли платить дань общины, принадлежавшие культуре ленточно-линейной керамики, то затем последовала длительная эпоха распространения и покорения in situ. Общество, которому уже была знакома прочная внутренняя иерархия, отыскало надежный путь установления социального и политического господства над земледельческими общинами, которое мы вместе с К. Х. Бетчером могли бы назвать феодальным. И этот процесс привел к формированию того, что Мария Гимбутас назвала «культурой воронковидных кубков». Эта культура появляется около 4300 г. до н.э., демонстрируя весьма гомогенные черты. Территорию ее распространения можно проследить на карте 4. Указанные даты показывают, что первыми ее составили северные и восточные группы, но формирование остального пространства последовало незамедлительно и одновременно. В настоящее время между специалистами не существует разногласий касательно того, что именно под военным давлением северных групп произошло образование этой культуры (Беттчер 2000, 151-3) и что это единство, без сомнения, упрочилось при распространении тесно связанного между собой господствующего слоя, использовавшего речное судоходство как путь к завоеванию и налаживанию отношений.
Существует определенная тенденция переоценивать вклад юго-восточных земледельцев в формирование культуры воронковидных кубков, или ТВК, например, Беттчер пишет (2000, 147): «Тем не менее, становится все более очевидным, что эта культура носила смешанный характер и была составлена из различных компонентов. Так, не существует единого погребального обряда для всей ТВК. Погребальный обряд зависит от региона. Погребения в соответствии с обычаем охотников, на спине, перемежаются с теми, которые соответствуют обычаю земледельцев, то есть, в согнутом положении. Это указывает также, что население не было однородным. Тем не менее, культура в своей целокупности демонстрирует удивительное единообразие (…). Несмотря на свою разноликость, эта культура обязана своим единообразием, без какого либо сомнения, творческой энергии господствующего слоя, распространившего свою деятельность на обширнейших пространствах». Наряду со всем этим, в культуре воронковидных кубков исчез всякий след матриархата, коллективизма и связанных с почитанием женщины представлений, присущих культуре ленточно-линейной керамики. С другой стороны, погребения в согнутом виде соответствуют группе Баальберга, где направление было строго распределено для мужчин и женщин, что было неизвестно Дунайской культуре. Именно утвердившиеся духовные и идеологические представления Севера придали такой оттенок культуре воронковидных кубков, также как и культурам, бывшим ее наследницами.
Именно в этих политических и культурных рамках говорят о том, что науке последних двух столетий известно как индоевропейский язык. Со всей вероятностью, он почти не отличался от языка, на котором говорили люди, принадлежавшие к культуре Эртебёлле-Эллербек, но именно за 1500 лет, которые понадобились для становления культуры воронкообразных кубков, сформировались язык и многие из тех лингвистических и социокультурных черт, которые удалось открыть и реконструировать (4).
Одним из самых впечатляющих проявлений ТВК является погребальная мегалитическая архитектура, свидетельствующая о прочных аристократических традициях и оседлом образе жизни аристократических родов. Другим элементом, характеризующим культуру, является керамика, которая «… развиваясь от незамысловатой формы воронковидных кубков, достигает пределов красоты и рациональности (…) северной керамике абсолютно чужда чистая украшательность. Все линии подчеркивают строение сосудов, швы и разделения». Гюнтер противопоставляет «роскошное изобилие орнаментальных форм ленточной керамики», в которой находит выражение южная чувственность представителей дунайской культуры, тяге северян к «мощным геометрическим формам, к формам, определяемым духом сдержанности и умеренности» (Ромуальди 2002, 42). Эта культура соответствует тому образу, который палеолингвистика начертила для материальной культуры индоевропейской Urheimat: скотоводство и сельское хозяйство, металл, колесницы, лодки, боевые топоры, укрепления и следы строго иерархического общества. Также и ее природное окружение, флора и фауна, соответствует тому же самому образу: угорь, бобр, волк, жаворонок, …, также как тис, береза, вяз и т.д. (Годри 1999, 149-52). Именно из этого же сердца континента выйдут потомки индоевропейцев, благодаря которым Запад обретет свое глубочайшее единство.
На протяжении IV и III тысячелетий культура воронковидных кубков трансформировалась в культуры, в которых скотоводческий элемент превосходит по важности земледельческий. Первая из этих культур известна как культура Баден, распространившаяся на все Подунавье. Чуть позже возникла культура шаровидных амфор, которая распространилась от равнины на севере Европы до Украины. Затем, около 2800 г. до н. э., оставшаяся территория, занятая поздней ТВК, и часть территории культуры шаровидных амфор, постепенно перейдет к культуре шнуровой керамики, представителям которой был присущ воинственный дух и которая распространилась глубоко на восток, где на степной территории встретится с культурой погребений с охрой, наследницей Днепровско-Донской культуры. Благодаря этому столкновению произойдет выделение индоиранского этноса. Ей присущи керамика, украшения оттисками шнура, техника, уже известная по культурам, взявшим начало от ТВК, и gj культуре шаровидных амфор, также как боевые топоры и погребальный обряд, повторяющий тип группы Баальберга из ТВК: мужчины в согнутом положении направо, а женщины – налево. Этой культуре по всей огромной территории ее распространения присуща чрезвычайная этническая однородность нордического типа. Именно этот тип можно выделить в качестве доминирующего в высших слоях различных индоевропейских народов (Гюнтер 1936; Килиан 1988, 121-53; Годри 1999, 165-8; Ромуальди 2002, 105-34, 176 примеч. 59). Эти воины-крестьяне, вооруженные боевыми топорами, сыграли ключевую роль в первом главном движении заселения индоевропейцами нашего континента. Формирование этих культур послужило прологом к образованию первых индоевропейских центров на территории Средиземноморья и Южной Азии. Впоследствии, на рубеже II и I тыс. до н. э., с экспансией культуры полей погребальных урн процесс индоевропеизации нашего континента достигнет завершения.
Но мир, который следовало назвать индоевропейским, не ограничивается элементами антропологического или историко-культурного порядка. Он обладает также другим, духовным уровнем, на котором Европа обретает свое истинное Начало, если этим словом обозначить все ее ценности. Неслучайно в начале статьи мы приводим слова Егера, потому что на самом деле существует духовная и живая общность между современными западными народами и эпохами нашего самого отдаленного прошлого. Мы можем видеть в идее Порядка центральную ось индоевропейских представлений о сакральном: «Уже в Ригведе появляется идея, ставшая основной для религиозной жизни индоевропейцев, людей белой расы: идея Порядка. Порядок понимается как Logos и как сотрудничество человеческих сил с божественными (…) Порядок как сущность индоевропейской вселенной, пребывает и в этом мире и в потустороннем. Он образует источник, из которого происходит зримый и незримый космос. Символы и того и другого налагаются друг на друга, при этом первые на плане природного становления обозначают то, что на плане Бытия становится только тем, что естественно» (Ромуальди 2003, 24, 26). Этот Порядок, проявляющийся в равновесии манифестированной вселенной, для индоевропейца является одновременно интуитивным прозрением и горизонтом физического и духовного становления. Х.Ф.К. Гюнтер пишет (S.F., 191): «Арий живет в гармонии души и тела, хотя он и рассматривает душу и тело как нечто различное и отличное друг от друга. В общем, можно сказать, что индоевропейский мир всегда жил в единстве души и тела, германцы даже рассматривали тело как проявление души», проявление души и инструмент духовного завоевания, для которого выработка качества внутренней сдержанности представляется как первое условие: «Умеренность и контроль (латинское iudum и немецкое Hoch), metron, temperantia являются, как уже было показано ранее, специфическими чертами изначального индоевропейского и нордического духа: eusepeia как синоним sofrosyne жизни буддистов свойственно предписание сохранения невозмутимости духа (на санскрите upeksha и на пали upekna), точно также как и в стоицизме (ataraksia)» (Гюнтер (S.F., 207)). Таким образом, единственной виной (но не грехом) человека может быть hybris, восстание против Порядка.
Точно такая же духовная и этическая основа, которая находит свое проявление в образах божественного мира и в культовой практике, соединяет воедино различные эпохи индоевропейской истории. Жан Годри (1999, 95-6) обобщает характерные черты сакрального у индоевропейцев, выделяя его политический характер, наличие у каждой социальной группы своих богов, обрядов и предписаний, откуда происходят терпимость и отсутствие прозелитизма, также как свои собственные мифы и символы на каждом социальном уровне, что свидетельствует о существовании инициаций и отсутствии догм. Религия действия, но не веры, где строгое исполнение обрядов имеет основополагающее значение, тесно связанная с политикой религия вождей, но не жрецов, где поэт может быть одержим божественным вдохновением, но также где священнослужитель является справедливым и строгим судьей. Религия, в которой магическая практика происходит из знания аналогий между различными планами, знания, приводящего к суровому осуждению колдовства и чуждых экстатических культов. Религия ясности, формы и света. Религия знания и пробуждения. Религия Порядка.
Воспроизведение этих черт, которые мы считаем присущими эллинской религиозной жизни, мы можем наблюдать повсюду в индоевропейском мире. Ее корни уходят далеко на север Балканского полуострова и намного тысячелетий задолго до того, как первые эллины завидели издалека берега Средиземного моря. В ту эпоху, когда люди еще видели и знали. В тумане Праистории. У истоков Европы.
Примечания
(1). Касательно кроманьонского типа существуют некоторые насущные вопросы: например, благодаря исследованиям в сфере молекулярной биологии, предпринятым Сикесом (2001), было установлено, что именно в этом уголке континента проживает подавляющее большинство людей, чья митохондриальная ДНК представляет собой вариацию, которая может рассматриваться как самая древняя в Европе. И, равным образом, показательно, что присутствие далической расы, которой присуща самая высокая степень диспигментации среди всех человеческих рас, зафиксировано также в остаточных формах в Северной Африке и на Канарских островах. У нас нет возможности здесь останавливаться ни на периодизации ориньякского периода, ни на спорах вокруг происхождения ориньякской культуры и на ее связях как с мустьерской, так и предполагаемыми «переходными культурами» (Бого Киро, Улузьен, Шательперон), ни также на недавно предпринятой попытке отделить представителей этой культуры от «человека, имеющего современное анатомическое строение». Достаточно вспомнить, что попытки связать место происхождения ориньякской культуры с Ближним Востоком прекратились, потому что это оказалось явно невозможно (Дельпорте 1998, 113-114), и среди специалистов наиболее распространено мнение, что распространение ориньякской культуры привело к радикальному разрыву в последовательности развития физической типологии, поведении людей и технологии по сравнению с неандертальцами и их орудиями труда. С другой стороны, символизм, присущий художественной культуре верхнего палеолита, позволяет выдвигать гипотезы о представлениях людей о сакральном в те времена. Мнения, высказываемые учеными, такие как существование в ту пору шаманизма (мнение Леруа-Гурана), опираются на факты, которые почти все относятся к более поздним эпохам и имеют неправильно истолкованные идеологические и методологические предпосылки. Также как в последующем свидетельствует традиция и подсказывает «очевидность» данных археологии, отношения человека с Невыразимым в Европе той поры можно проследить путями познания и отождествления, более близким взглядом риши, о которых нам сообщает индуистская Традиция, нежели чем современным религиозным представлениям.
(2). В типе Брно хотели увидеть подтверждение факта эволюции от неандертальца к «современному человеку». Однако, образцы из Младеча, которые лучше всех сохранились из останков данного типа, не демонстрируют никаких общих черт с неандертальцами. С другой стороны, анализ ДНК, проводимый в наши дни, категорически отвергает эту возможность: перед нами два разных вида.
(3). По этому вопросу можно обратиться к работам Кристиана Левалоиса «Hiperbo′rea Redreso a los origenes», Барселона, 1987, или к замечательной книге Б. Г. Тилака «The Arctic Home in the Veda», Рипа, 1956, и к тому, как этот вопрос рассматривает Дж. Годри, (1999).
(4). Несмотря на это, язык, на котором говорили земледельцы, принадлежавшие к линейно-ленточной керамике, который, без сомнения, очень сильно отличался от тех, на которых говорило население центральной и северной Европы в мезолите, но он мог оказать незначительное влияние на индоевропейский (см. Ромуальди 2002, 164-165, примеч. 21, 22) и даже выступить как язык-субстрат в процессе его диалектизации. Мы не можем принять точку зрения К.Н. Бетчера, когда он о смешанном характере индоевропейского языка, этот тезис отвергнут большинством специалистов в наши дни.
Список использованной литературы:
Boettcher, C.H., (1999) Der Ursprung Europas, St. Ingbert.
Delporte, H., (1998) Les Aurignaciens, premiers Hommes modernes, París.
Günther, H.F.K., (1936) “Indogermanentum und Germanentum, rassenkundlich betrachtet”, en Helmut Arntz (ed.), Germanen und Indogermanen. Festschr. für H. Hirt, Heidelberg, 317-340.
Günther, H.F.K., (Sin fecha) Humanitas, Platón, custodio de la vida, Religiosidad indoeuropea, sin indicación de lugar de edición.
Haudry, J., (1999) Gli Indoeuropei, Padua.
Jaeger, W. (2000) Paideia. Los ideales de la cultura griega, Madrid.
Kilian, L., (1988) Zum Ursprung der Indogermanen, Bonn.
Romualdi, A., (2002) Los indoeuropeos. Orígenes y migraciones, Barcelona.
Romualdi, A., (2003) El problema de una Tradición europea, Valencia.
Sykes, B., (2001) Las siete hijas de Eva, Barcelona.
Перевод с испанского: Андрей Игнатьев
