 |
| Жан Франсуа Тириар. |
Жан Франсуа Тириар, человек, имеющий множество дипломов и званий, председатель Европейского и Бельгийского оптометрических обществ, член видных научных ассоциаций и комитетов, парашютист, относится к числу сторонников европейского единства, выдвигающих наиболее плодотворные идеи. В своем плане создания политически единой Европы он ссылается на Шпенглера, Клаузевица, Ницше, Макиавелли, Мадариага, Поля Валери и Ортега-и-Гассета. Его план - это ясное, лаконичное и логичное объявление войны как иллюзиям мирового господства, так и националистическим бредням.Тириар хочет, чтобы Европа стала "нацией", Европой народов, а не "отечеств" или традиционных государств и тем более не федерацией или союзом государств, но государством, созданным по образцу бывшей Пруссии. По его мнению, только такое тесное сплочение явится залогом европейской независимости и гарантирует выживание Европы.
Чтобы выжить, "нация должна иметь минимальный размер, соответствующий текущему столетию. Что касается Франции, то она еще имела такой размер в XVII в. ... однако, начиная с XIX в., чтобы оставаться в числе великих наций, ей пришлось стать сначала империей, а потом и колониальной державой. Сегодня же, уменьшившись до размеров, которые она имела в XVII в., Франция перешла в разряд второстепенных наций. То же самое можно сказать сегодня и об Англии, Германии, Италии, Испании" ... "Только достигнув размеров всей Европы, она сможет обеспечить свою независимость в 20 в.". Все то, что меньше этого, остается "романтическими бреднями".
Руководящая роль Европы является необходимостью, причем не только для самих европейцев. Как когда-то писал Ортега, Европа могла бы и потерять эту роль, если бы ей нашлась замена: "Но пока не видно даже и тени ее преемника". "Нестабильность сегодняшнего мира кроется в надежде на то, что Вашингтон и Москва смогут поделить мир между собой". Однако это им не по силам. Для поддержания мира необходимо равновесие, а не хаос. "Раздел мира на две части должен уступить место его разделу на четыре части".
Враги
"Если нам кажется очевидным, что нужно создать единую Европу, то русским и американцам представляется столь же очевидным, что она не должна стать таковой". Американцы, конечно, считают себя друзьями Европы, "атлантической Европы, как они назвали это чудовищное явление ... но в действительности и те и другие всеми силами стараются навредить ей." "Первая мировая война позволила США разбогатеть за счет Европы, вторая - уменьшить наше политическое превосходство. Дважды за одно столетие Соединенные Штаты сознательно и систематически использовали наши беды ... наши гражданские войны... То, что тем временем они снова (частично) утратили украденное у нас, ни в коей мере не снимает с них ответственности. "Вторжение в Европу (1944 г.), ее оккупация (1945 г.) и последующий территориальный разбой были запланированы ... Каждый раз, когда Европе приходилось отступать под напором коммунизма, в этом была виновата пагубная американская политика".
Видимость дуэли США с Москвой - это лишь старая сказка. "Американское присутствие в Западной Европе, - замечает Тириар, - оправдывает присутствие русских в Восточной Европе и наоборот. Один предлог служит поводом для другого и наоборот. Чего не хочет Вашингтон", - пишет он, - "так это вывода русских войск из Восточной Европы; чего не хочет Москва, так это ухода американцев из Западной Европы." Лишь круглый дурак может надеяться на то, что русские отступят в одностороннем порядке: "Тот, кто хочет ухода русских, должен также хотеть и ухода американцев".
Далее Тириар пишет: "Моральное обоснование этой оккупации удивительно напоминает мораль гангстера, защищавшего мелких коммерсантов Чикаго в 30-х годах. "Хороший" гангстер "А" защищал одну половину лавочки от "плохого" гангстера "Б", а "хороший" гангстер "Б" следил за тем, чтобы "плохой" гангстер "А" не грабил другую ее половину. Один оправдывал существование другого - идеальный вид сообщничества ... Ялтинский договор 1945 г. служит той же цели, но в мировом масштабе.
Обе державы стремятся подчинить все народы и завоевать весь мир, русские - своим способом, американцы - с помощью доллара. Европа устремилась в долларовое лассо. "Оказавшись в безвыходном положении зимой 1941-42 гг., Англия позвала на помощь США . Именно этим и кончаются обычно гражданские войны. Проигрывающая сторона ищет спасителя заграницей. Правители Англии несут полную ответственность за то, что в конце 1942 г. они (во второй раз) дали Америке возможность вмешаться в европейскую политику.
Гнет русских очевиден и бесспорен. Но есть и другая форма угнетения ... не менее унизительная ...: крах нью-йоркской биржи влечет за собой несчетное число банкротств в Европе. Стоит только кому-нибудь попытаться освободиться от этого ига, как он немедленно оказывается отрезанным от всех заокеанских источников сырья. Нам нужно вновь получить доступ к ним, т.к. без этого мы не добьемся независимости. Мы не обретем свободу до тех пор, пока мы не получим назад все то, что США выкачали из нас." И тут Тириар без колебаний говорит следующее: "Мы совершенно отчетливо вспомним, как они эксплуатировали наши несчастья, и затребуем высокую цену за помощь, которую, возможно, они у нас попросят. Каждая повязка, каждые носилки, каждое шерстяное одеяло, которое мы им продадим, будет оплачено втридорога или принесет Европе определенную политическую выгоду┘"
"Запад?", - спрашивает Тириар, - "Я его не знаю! Где же он был в Дрездене в 1945 г., в Будапеште в 1956 г. или в Алжире в 1962 г.? Где он был потом в Мозамбике, Анголе или Родезии? Где он теперь в Юго-Западной Африке или в Южной Африке?"
"Те, кто ищут защитников, найдут хозяев", явных или неявных повелителей. Америка властвует над своими европейскими колониями через посредство правительств, банков, европейских политических партий и трестов, во-первых, а также прессы, кино и пластинок, во-вторых. "Американцы сделали все, чтобы не встревожить подчиненные им народы, не нарушить традиционных форм отправления власти. Для достижения своих целей они воспользовались услугами местных правителей всех политических оттенков, всех знатных лиц, выползших из своих нор в 1945 г. ... Они располагают полным ассортиментом безгранично преданных им политиков, причем как правых, так и левых."
"Использование этого метода колонизации, при котором колонизаторы скрываются за спинами местных политических деятелей, притупило бдительность европейских народов ... в результате чего у них появилась иллюзия того, что они сами являются хозяевами своей судьбы."
То, что тем временем "наши заимодавцы 1945 г. стали нашими должниками", не имеет для них никакого значения, т.к. "подавляющее большинство европейских капиталистов уже давно продало с молотка наш суверенитет, защитив при этом свои собственные интересы." Деньги европейцев не принадлежат им. "Европейская валютная система строится вокруг доллара ... и в результате покорности наших политиков мы из наших собственных средств финансируем чуждую нам политику."
Единство без гегемонии?
Если создание единой Европы является логической необходимостью, то маловероятно, что это можно сделать, сообразуясь лишь с законами логики ... Европа без завистников, Европа без врагов ... "Европа, которая, наподобие Швейцарии, являлась бы лишь местонахождением Красного Креста, раздатчицей молока развивающимся странам ...Такая Европа навсегда останется плодом фантазии и мечтой профессоров-рационалистов ... Никто не подарит нам Европу. Мы должны ее завоевать."
"Независимы лишь великие державы ... и лишь те, что проводят крупномасштабную политику ... " "Свобода граждан всегда зависела от мощи их страны."
Однако до сих пор история не знает примера союза стран или государств в виде некоего верховного объединения, способного действовать без "пастухов", без "погонщиков стада". Все всегда строилось на гегемонии. Она была в основе отношений между королями и вассалами. Владыки Иль-де-Франс, Капетинги, терпеливо, одну за другой, объединяли французские земли в централизованное государство. Тем же способом великие князья Московские объединили русские земли. Что касается меньших стран, таких, как Италия или Швейцария, то там крупные города - Берн, Милан, Генуя, Венеция и Флоренция - подчиняли мелкие. Объединение стран и народов всегда шло вокруг государства в государстве, особой территории, некоего твердого ядра с четкими географическими границами. Такими ядрами стали Кастилия в Испании, Англия в Великобритании, Австрия в районе Центрального Дуная, Пруссия и Пьемонт соответственно в Германии и Италии.
Именно объединению Европы наносился удар всякий раз, когда происходил трагический раздел Империи франков между внуками Карла Великого. Первым германским императорам мешали папы, папам - императоры, позже Габсбургам мешали Бурбоны и Бурбонам - Габсбурги. Наполеон споткнулся об Россию. Гитлер кончил тем же. Их стремительность увлекала их за пределы Европы. И тот и другой были вынуждены завоевывать Россию в поисках силы, необходимой им для защиты от своего главного врага. И всякий раз этот главный враг находился за морем - Англия для Франции, Америка для Германии.
Если европейцы хотят знать, что их объединяет, им достаточно взглянуть на географическую карту: на востоке - это Россия, на западе - Америка, на юге - исламский фронт: "Единство всегда создается против чего-либо" и "Не народы создали историю", - говорил Освальд Шпенглер, - "а история создала народы." Причиной события всегда служит принуждение, необходимость, лишение. Единство выковывается при наличии опасности, этого блага невозможно достичь в одиночку, а лишь сообща как общую добычу. Некоторые войны были развязаны только для того, чтобы сплотить народы. Нации развиваются лишь в силу их противодействия другим нациям; Бисмарк нуждался в Наполеоне, а князь Кавур в "tedeschi", австрийцах, чтобы объединить соответственно Германию и Италию.
Однако сегодня у Европы нет ни государственных деятелей такого масштаба, ни воли, чтобы осознать своих врагов в качестве таковых. Она погрязает в "разрядке", которая, впрочем, и была-то изобретена лишь для этого. Ведь надо сделать так, чтобы народы не чувствовали своих цепей, ни золоченных - на Западе, ни железных - за "железным занавесом". Они должны оставаться тем, чем они являются сейчас, а именно неким скоплением все еще довольно благополучных, но лишенных власти государств. "Разумеется, технократы Европейского общего рынка создают нечто, отдаленно напоминающее зародыш европейского государства ... Европу договоров и конвенций", мудреной рентабельности, "бумажную Европу". Но ни в коем случае они не хотят создать одну нацию. Они ищут форму, а не содержание... Никогда эта Европа споров и кормушек не станет Европой из плоти и крови. Настоящую Европу создадут не юристы или депутаты, а революционеры".
Единство через одну партию?
Именно поэтому Тириар требует создания некой Европейской партии, партии, нацеленной на взятие власти, решительной и сплоченной группы революционеров "без границ", готовых на все и способных выждать подходящий момент для осуществления своих целей". Лишь тогда сомкнут ряды федералисты, европейцы отечеств, европейцы сообщества государств: "Перед тем как вспыхнуть со всей силой всякая революция должна пройти через "пусковой" период и ряд последующих фаз. Невозможно себе представить, чтобы Наполеон пришел к власти прямо за Людовиком XVI. В 1879 г Робеспьер разъярил французов, в 1914 г. Ленин сделал то же самое с огромными массами русских".
В самом деле, может ли Европа возникнуть из одной партии? Тириар называет партии современными династиями. Именно они, а не народы являются наследниками царствующих домов: у них есть сходные претензии, но они намного превосходят старые династии по части самодовольства чувства непогрешимости и сверхчувстивительности к оскорблению их величеств. Однако в отличии от некоторых династий ни одна партия, даже выдержавшая испытание временем и прошедшая через все кризисы, еще не создала нового государства. Партия всегда старалась лишь приспособиться к тому, что уже существовало.
В конце своего царствования Габсбурги правили двенадцатью народами, некоторые из которых, например, чехи и венгры, были довольно непокорными. В полках австрийской императорской армии команды отдавались на немецкою языке, - официальном языке империи - , а также на языках всех других народностей. И тем не менее эта армия, подчиненная лично императору, в течение долгих лет, вместе с союзниками, сдерживала атаки чуть ли не всего мира; причем не в ходе блестящего триумфального наступления, а неся крупные потери в ходе тяжелой и деморализующей обороны. Была ли бы способна на это хоть какая-нибудь партия?
Будучи лишенными высшей инстанции и всего того, что существовало в классической Англии (оппозиции "ее величества"), партии вырождаются, закосневают и очень быстро превращаются в своего рода мафию или гигантский собес. Со старорежимными же династиями такого не случалось и за целые века. Ко времени царствования Фридриха Великого и Марии-Терезии династия Габсбургов насчитывала уже 500 лет, а династия Гогенцоллернов - более 300 лет.
Великие авантюристы тоже не были выходцами из партии. Они либо создавали свою собственную партию, как Ленин, Муссолини или Гитлер, либо, как Наполеон, Франке и Кемаль Ататюрк, с самого начала располагали куда более эффективным инструментом власти, а именно армией. Никогда партия не могла объединить страну, по каким-либо причинам разделенную на части. Воссоздание германского рейха после 1848 г., хотя и в меньшем масштабе, было осуществлено не тогдашними германскими партиями, а только и исключительно прусской королевской властью, "причем для этого нужен был еще "железный канцлер" и три войны" (Ганс Дитрих Зандер). То же самое можно сказать и об Италии. Успех Рисорджименто обеспечили не карбонарии, Мадзини и Гарибальди, а князь Кавур, Савойская династия и, в первую очередь, французские штыки.
Партия или орден?
Говоря о партии, Тириар подразумевает под этим некий орден: "Для нас политика - это нечто священное. Она включает самую высокую человеческую ответственность. Она является воплощением жизненной морали, философией действия". Он мечтает о партии, стоящей над народами, над партиями, о неком ордене, преобразующем жизнь. Целью ее будет создание Европы, нации Европы. Словом, нужна партия, которая будет руководить, заботясь при этом об общественном благе.
Образцы орденов мы находим у иезуитов и франкмасонов; целью первых является создание религиозного, а целью вторых - светского государства. Но в перспективе лишь орден иезуитов удовлетворяет указанному выше требованию. И те и другие, а также коммунисты, действуют в мировом масштабе. Именно в этом и состоит в основном их сила. Они могут скрываться от преследования, переезжая из страны в страну. Что же касается власти, то и они могут пользоваться ею лишь в той стране, которая оказывает им поддержку, т.е. там, где они подчинили народ. Иезуиты в известной мере добились этого в 17 в., франкмасоны добились большего начиная с 19 в., тогда как коммунисты открыто правят с начала 20 в.
Но они назвали себя партией. Во главе ее стоит "номенклатура", являющаяся олигархией совершенно нового типа. Шестая часть планеты служит им крепостью ("Социализм в одной единственной стране"), из которой они делают вылазки. Пакт, заключенный с русским национализмом, удваивает их силы: партия и ее идеология действуют в международной сфере, а гордость за мощь и силу панславизма - во внутренней. Господство русских над другими народностями не вызывает никаких сомнений. Русский язык является официальным языком империи. Европейская партия не должна прибегать к такому союзу. Никогда мировая держава не упадет ей в руки подобно спелому плоду, как коммунистической партии Советского Союза в 1917 г. Образ нашей части континента вырисовывается из наследства 5 основных и 25 сотрудничающих наций. Русский пример нам не подходит. Попытки объединения Европы путем подчинения уже не раз терпели поражение. Наконец, коммунистическая партия не создала Россию, а получила ее в наследство.
Союз через освобождение?
Партии могут подрывать государства изнутри, подчинять их себе, переделывать их и даже придавать им новые силы. Однако ни одна партия еще не создала государства, которого бы прежде не существовало. Ни одна партия не пыталась это сделать за исключением тех случаев, когда речь шла об упадке уже существовавшего государства, ставшего государством-врагом народа, об автономии какой-либо области или колонии, о насильственном освобождении от иностранного владычества, как это было когда-то в Америке и еще недавно в Юго-Восточной Азии и Северной Африке. "Современная история", - говорит Тириар, - "показала, что революционное ядро может создать нацию ... Это сделала партия "Новый Дестур" в Тунисе, "Истикляль" в Марокко, "Фронт национального освобождения в Алжире".
Примерно то же самое произошло и в Индии, пожалуй, наиболее интересном примере этого, так как здесь речь шла уже о многоэтнической империи, целом подконтиненте. Но и здесь - так же, как это было в Алжире, Индонезии и во всей Черной Африке - вовсе не коренные жители, а белые заложили основы государства. Англичане сделали для объединения Индии куда больше, чем партия Конгресса. Последняя же просто улеглась в уже постеленное ложе. Иногда речь шла всего лишь об освобождении, отделении какого-нибудь региона, т.е. о сужении, а не расширении существующих границ; об объединении или воссоединении государств или народов, разъединенных с давних пор или всегда существовавших порознь, как, например, в Европе.
Сделают ли русские здесь то, что требуется? Только у них есть необходимая для этого воля к власти. Они еще делят мировое господство с американцами. Может быть когда-нибудь отпад от этих двух сверхдержав, освобождение от груза их опеки послужит объединению европейцев? Западноевропейцы еще не созрели для этого. Кое-кто даже считает, будто они все менее и менее будут склонны к этому.
Когда-то Наполеон III был крестным отцом объединения Италии. Он добился его с помощью своей армии. Может быть шефство Китая обеспечит единство Европы?
Вопрос, произойдет ли объединение Европы до неминуемой катастрофы, есть дело разума и только разум призывает к нему, тогда как все остальное противоречит этому. "Европа, эта жемчужина мира" - писал Поль Валери перед событиями 1914 г., - "имела неосторожность доверить свою судьбу массам". Что же сегодня может вести на баррикады эти исполненные благополучия и пресыщенные полукультурой, как и их правительства, массы? Может быть осознанная опасность, а также нераспознанная, невидимая опасность, которую никто не признает и не хочет допускать ее существование? Европейцы не восстанут и не объединятся до тех пор, пока не наступит голод и не иссякнет бензин в их идолах на четырех колесах. Похоже, что им даже неясно против кого им восставать. Они невозмутимо подыгрывают оккупантам, видимым и невидимым, делая всю ставку на разрядку и успешное сотрудничество.
Былой национализм, национализм народов-врагов, достиг своего апогея в 1914 г. Начиная с 1940 г. он практически вышел из моды. Европейцы остановились на полпути между этим национализмом и национализмом будущего, национализмом народов. Они считают, что нация - это подчинение одним и тем же административным властям, как в ООН. Дальше этого их анализ не идет.
Этот еще энергичный былой национализм родился на морях и океанах и был вскормлен великими открытиями. Если не ставили себе целью добиться господства на своем подконтиненте, то стремились завоевать заокеанские территории, чтобы получить доступ к их рынкам, сырью, проездным путям и опорным пунктам, расположенным вдоль них. Большая часть этих завоеваний уже потеряна и в лучшем случае может быть завоевана лишь сообща.
Именно поэтому национализм старого типа утратил весь свой смысл. Он покончил самоубийством на почве взаимной ревности и частого заключения союзов с неевропейскими державами.
"С потерей Алжира", - пишет Тириар, - "умер и французский национализм. Его еще можно было понять и оправдать, когда трехцветное знамя развевалось над Сайгоном и Антанариву, Бейрутом и Алжиром, Тунисом и Рабатом. Сегодня же он просто смешон. Французский национализм уже больше не реальность, а сумбурный сон. Утратив свое заморское величие, старается вновь обрести его теперь уже у себя, на своем континенте. "До 40-х гг. от Касабланки до Парижа было ближе, чем от Парижа до Франкфурта, а от Роттердама до Батавии - ближе у чем до Дюссельдорфа. Все изменилось. Когда-то, до 1940 г., Европа была похожа на многоквартирный дом, из каждой квартиры которого можно было выйти на улицу, но не было никакого сообщения между квартирами. Теперь же эти выходы наружу - в Азию и Африку - замурованы и мы вынуждены ломать новые двери", двери, ведущие в другие европейские страны.
Но делать это можно лишь с общего согласия и на основе равноправия, отказавшись от всех захваченных территорий (например, от восточногерманских территорий), возвратив все земли, на которых живет ныне население, пришедшее из стран-захватчиц, и освободив все национальные меньшинства от гнета навязанных им властей.
Лишь 8 из 30 европейских народов, именно кастильцы и португальцы, французы и англичане, скандинавы и голландцы и далее к востоку - чехи и сербы живут в пределах государств, которые они основали и, если не принимать в расчет неевропейские влияния, лицо которых они определили. Двадцать других европейских народов были лишены этого, казалось бы, столь естественного права. Для них важнее всего сейчас обеспечить свое собственное объединение, а объединение Европы представляет для них интерес лишь постольку, поскольку оно будет способствовать первому. Здесь лежит пробный камень любого общеевропейского движения.
Ошибки 1919 г ...
Но как раз на пути к своему единству европейцы - от Фландрии до Добруджи, от устья Вислы до Албании и Македонии - возвели столько препятствий и сделали его недосягаемым на неопределенный срок из-за договоров, продиктованных в 1919 г. Они отдали свой дом в залог. Но с тех пор их долг не только не уменьшился, а еще и вырос. Пренебрегая мирным урегулированием, предложенным Вильсоном в 1918 г., эти диктаты вырвали территории, населенные немцами, венграми и болгарами, из живого целого их народов и присоединили их к враждебно настроенным к ним соседним государствам. Все соседние страны-победительницы, за исключением Швейцарии и Нидерландов, вступили на этот путь людского и территориального грабежа. Так была решена судьба более десяти миллионов человек. В результате этого словаки попали под полное господство чехов, а хорваты и подавляющее большинство словенцев (остальные отошли к Италии) ненавистных им сербов; миллионы белорусов и украинцев были отданы на произвол поляков.
Авторы Версальского договора полностью отдавали себе отчет в том, к каким несчастьям он может привести. "Этот договор", - говорил маршал Фош своим офицерам, - "содержит запала не на одну войну". Если бы об обеспечении будущего европейского единства думали уже тогда, то вряд ли нашлось бы лучшее средство для его торпедирования. Одну половину Европы вместе с населением и его имуществом отдали другой половине, да еще объявляли ее угрозой миру, когда она пыталась искать справедливости. Такое положение дел быстро привело к началу Второй мировой войны - первой из серии войн, предсказанных маршалом Фошем. Теперь эта война кончилась. Чтобы избежать других войн, нужно исходить из того принципа, что любая надежда спасти свою шкуру за счет других является лишь самообманом.
... еще дают знать о себе
Уже тогда этот договор был куда более выгоден внешним врагам Европы, чем ее временным внутренним врагам (малой и большой Антанте). Эти внешние враги знали цену этому договору и постарались еще более закрепить все его положения, как только такая возможность представилась им 25 лет спустя в Ялте. Они могли бы ограничиться лишь нейтрализацией территорий, примыкающих к границам России, и тех, что были изменены с выгодой для Италии, но в ущерб другим государствам, а также дополнить это акцией выселения, осуществленной с беспрецедентной жестокостью, чтобы увенчать этот "Версаль" европейцев "Сверхверсалем" неевропейцев.
Должна ли Европа найти в себе силы, чтобы изменить создавшееся положение? Побежденные не смогут сделать это в одиночку. Но если они поддадутся соблазну отказаться от своих прав, то ничего нельзя будет достигнуть или изменить. Нельзя построить Европу из бесхребетных, сломленных народов. Даже фундаменты соборов лишь тогда выдерживают свою чудовищную нагрузку, когда их каменные блоки тверды и хорошо подогнаны друг к другу.
Право на самоопределение народов неотъемлемо. Уступки в этом вопросе абсолютно невозможны. Европа должна вернуться к 14 пунктам Вильсона, к той точке, в которой прочный европейский порядок был полностью уничтожен, где все стрелки были умышленно переведены и направлены не к Европе, а от нее.
Надежда Европы
Способны ли державы, продиктовавшие условия мира в 1919 г., переступить через свою собственную тень? Откажутся ли они от своего диктата? Запрашиваемая цена высока, но получаемый выигрыш вполне окупает ее. То, от чего им нужно отказаться - это балласт, чужое добро, не пошедшее им впрок; в обмен же они получат Европу. Только они смогут осуществить эти преобразования, причем без войны. Каждый мир лишь таков, каковы победители. "Но немцы", - говорит Тириар, - "должны знать, что, за исключением национал-европейских кругов, никто ни в Европе, ни в остальном мире (кроме, пожалуй, Китая и - при известных условиях России) не хочет воссоединения Германии. Только единая Европа, только великая нация Европа создаст необходимые условия для дальнейшего развития немецких жизненных сил... Четвертым рейхом будет Европа".
Эти круги и являются истоками той нации. Удастся ли им по мере развития превзойти самих себя?
Упадок моральных ценностей
Европа отказалась от всего того, что когда-то способствовало ее подъему: от своей элиты, от правящих династий (включая династию Бонапартов), от таких своих бастионов, как британский флот, австро-венгерская империя и прусская армия, от чувства своего превосходства и даже от принципа предпочтения качества количеству, гения массам, реального числа простым нулям, приписываемым к нему.
Европа не устояла перед чарами этих нулей. Они правят ею, она больна эгалитаризмом. Кто удержит ее от все более глубокого падения?
Могут ли исторические примеры...
Тириар мечтает о европейской нации. Но, конечно, не о той, символом которой является хорошо известный круг из звезд на фоне голубого неба, а о той, которой скорее подошла бы эмблема в виде пучка прутьев с секирой, который носили римские ликторы. Все европейские дети должно быть знают этот символ.
Великим державам ничего не стоило переломить такой пучок, предварительно переломав - как в легенде - все его прутья. Ведь невозможно сломать лишь то, что плотно примыкает друг к другу и крепко связано.
Из семи холмов над Тибром Рим создал нацию. Народы Европы тоже могут стать новым Римом или, холм за холмом, стать провинциями иноземных господ.
Народы объединяет общее прошлое, нации - общее будущее. Одни являются сообществами, сложившимися опытным путем, другие - сознательным путем. Чем плотнее соприкасаются обе эти структуры, тем они прочнее. Для Европы этот путь исключен. Нужно найти нечто, стоящее над самосознанием немцев, французов, итальянцев и т.д. Во времена крестовых походов таким нечто была вера. Но что может ее заменить?
"Именно политическая воля накрепко спаивает нации", - подчеркивает Тириар. Но что стимулирует эту волю? Обычно сознание общности возникает у народов лишь тогда, когда их эгоизм заходит в тупик. Лишь тяжелые потрясения, лишь политический и экономический крах, лишь обвал привычного фасада могут пробудить это сознание. Лингвистической и расовой общности оказывается для этого недостаточно: "Древние греки принадлежали к одной расе и говорили на одном языке, но так и не сформировались в одну нацию. Напротив, Древний Рим родился из пестрой смеси племен, но обладал политической волей ... Перед тем как стать бесспорным примером централизованного государства, сплоченной нацией, Пруссия тоже была лишь местом поселения иммигрантов из Франции, Фландрии, Голландии, Пфальца и швейцарского кантона Во".
...указать путь?
Тот, кто знает историю Древнего Рима и Пруссии, сумеет понять смысл этих слов. Уже Освальд Шпенглер был удивлен известным сходством истории этих государств. Структуры их несомненно аналогичны: на, видимо, сабинский пласт наложился латинский слой, а на вендско-литовский пласт - нижне-немецкий слой. И как соль в супе - влияние гугенотов в Пруссии и, возможно, этрусков в Древнем Риме. И все это перемешано в котле единого государства, совсем как в Англии, Франции и Испании.
Но ни Франция, ни Англия, ни Испания и даже ни Пруссия не могут служить примером для объединяемой Европы. Каждая из этих стран возникла из "сплава" лишь одного народа с несколькими периферийными меньшинствами. Для них единое государство было, вероятно, единственно возможным. Тириар же требует, чтобы вся Европа стала таким единым государством. По его мнению, компетенцию отдельных народов Европы нужно было бы ограничить такими областями, как религия, культура и образование, передав все остальные, а именно право, политику и высшие функции управления, в ведение общего верховного органа управления.
Пример австрийской империи
Примером такого государства, точнее настоящей многонациональной империи, единственной в истории Запада, являлась дунайская монархия Габсбургов, которая в 1867 г. по требованию мадьяров - наиболее дерзкого из ее народов - была преобразована в двойную монархию, настоящий союз двух государств. Пример этой австро-венгерской монархии имеет особое значение для будущей Европы.
Австрия гарантировала своим народам свободу развития их языков и самобытности, чего нельзя было сказать о Венгрии. Тем самым эта империя походила на двухквартирный дом. Некоторые ее народы, а именно немцы, румыны, хорваты и украинцы, жили сразу в обеих квартирах. Но ни один из этих народов не имел своей комнаты. Ни границы стран австрийской короны, ни таковые венгерских комитатов не совпадали с границами поселения народов, которых они приютили. Одиннадцать из четырнадцати стран империи были многоязычными. В двенадцати из них жили немцы, в четырех - словенцы, в трех - чехи и итальянцы, в двух - хорваты и украинцы и только в Польше и Румынии жило по одной народности. К этому надо прибавить уже упомянутых немцев, хорватов, румын, украинцев, а также сербов и словаков, проживавших в Венгрии, и наконец, сербов и хорватов, живших в имперской земле Боснии.
Двойное противоречие
Только немцы, основатели этой империи, безраздельно владели своими родными землями - Верхней и Нижней Австрией и Зальцбургом. Но, как и другим народам империи, им было отказано в самоуправлении. Ни один из народов не имел своего собственного государства. Его имели только венгры. Но оно выходило далеко за пределы их проживания, подчиняя венгерскому меньшинству шесть других народов, тоже населявших эту страну.
Это двойное противоречие - неравенство народов в Венгрии и их равенство, но без права на самоопределение, в Австрии - и позволило странам-победительницам разрушить в 1918 г. эту единственную в своем роде структуру. Эта империя погибла вместе со своей древней культурой вопреки всякой логике геополитики и экономической целесообразности. Ее костяк - единое (и к тому же двойное) государство - отжил свой век. Эрцгерцога, который хотел полностью обновить его, предусмотрительно убили в 1914 г., подав тем самым сигнал к мировой атаке.
Ностальгия по прежней Австрии
Когда в 1918 г. "защитная дамба" императорской армии была прорвана, за ней не оказалось второй линии обороны из независимых народов. Отравленные вражеской пропагандой, эти народы, считавшие себя обворованными и опьяненные теперь фикцией свободы, разделились на скроенные по одной мерке национальные государства и отреклись от всего того, что прежде объединяло их в единое целое, а именно от общей имперской "нации", единственной предшественницы европейской нации.
Все эти народы или по крайней мере те, что подчинялись Австрии, глубоко пожалели потом о своем отступничестве! "Будь это в моих силах, я бы ногтями вырыл бы ее (бывшую монархию) из могилы", - признался в 1945 г. один чешский легионер секретарше какого-то австрийского министра.
Живой организм всегда представляет из себя гораздо большую ценность, чем простая сумма его частей, и в то же время без них он ничто. Вот к какому запоздалому выводу пришли обе стороны. Тот, кто может свободно изживать свою странность, отказывается от нее гораздо легче, чем тот, кому отказано в праве на нее. (Вот почему, например, хорватам и украинцам в старой Австрии было легче заявлять о своей принадлежности ко всей империи, чем хорватам и украинцам в Венгрии того времени). То, что эти народы пережили потом, - одни после 1919 г., другие после 1939 г. - есть лишь прелюдия к вполне возможному общеевропейскому будущему:
"Для всех европейцев речь идет о жизни и/или смерти".
Европа и ее народы
"Европа", - говорит Тириар, - "в которой каждый остался бы тем, кто он есть сейчас, а именно баварец баварцем, фламандец фламандцем, сицилиец сицилийцем, была бы нелепостью". Имеет ли он в виду некий тигель, новую Америку? "Быть европейцем, - говорит он, - значит определить себя по отношению к иностранцам". И далее: "Любая цивилизация, лишенная корней, становится бесплодной. Она склерозирует и постепенно впадает в варварство, которое остается им, даже если оно сшито из долларов".
Европа уходит своими корнями в населяющие ее народы. Именно разнообразие ее пейзажей, многообразие ее языков и литератур, гармония ее искусств определяют ее лицо. Европа - это лишь крыша здания -, колоннами которого являются все те же баварцы, фламандцы и сицилийцы, а также эльзасцы, силезцы и любой другой ее народ. Они служат камнями фундамента Европы, не подлежащими ни замене, ни перемещению относительно друг друга. Перспектива состоит не растворении одного народа в другом, а в их соревновании между собой.
Тот факт, что в 1914 г. германская армия помимо прусской королевской армии включала еще баварскую, саксонскую и вюртембургскую армии, вовсе не снижал ее общую боеспособность. Наоборот, в этом был элемент состязания. Тому, кому еще недавно приходилось писать отчеты о часто отличной совместной работе бывших врагов в рамках объединенного командования молодого НАТО, знаком дух здорового соревнования, обусловленный переходом вражды в свою противоположность. Проблема упирается лишь в язык.
Если в единой Европе все народы будут иметь обязательно равные права, то это в равной мере будет касаться и их языков. Таким образом, если бы одному языку отдавалось предпочтение в его области, то потребовался бы еще один или несколько, языков, которые бы знали все. Но ни один народ не должен будет получать от использования такого общего языка ни преимуществ, ни неудобств. Кроме древнегреческого нет ни одного языка, который, являясь европейским, был бы в одинаковой степени знаком всем европейцам. Уже использование латыни поставило бы в несправедливо привилегированное положение половину народов Европы, говорящих на романских языках. Что же касается живых языков, то на испанском говорит еще и Южная Америка, на английском - Северная Америка, на русском - Северная Азия. Эти языки относятся к языкам больших "тигелей", сообществ, являющих собой полную противоположность тому, чем должна стать Европа.
Английский язык, получивший широкое распространение во всем мире, был сохранен в Индии в качестве языка управления, т.к. использование его не дает преимуществ ни одному из местных народов, а говорившие на нем оккупанты покинули страну. Но для сохранения своего единства индийцам и не нужен никакой другой язык кроме того, на котором написаны их священные книги. Индию объединяют ее боги, ее касты и уверенность в вечном возрождении.
В Китае - втором подконтиненте, сравнимом с Европой, - вопрос о каком-либо общем рабочем языке и вовсе не возникает. С давних пор там в качестве его используется идеографический язык, позволяющий всякому образованному человеку общаться с себе подобным, независимо от диалекта, на котором тот говорит.
Швейцарская модель
Ни Индия, ни Китай не могут служить примером для Европы. Напротив, в самой европейской части континента есть две такие модели. И снова в первую очередь речь пойдет об Австрии. Когда-то в ней говорили на одиннадцати языках (включая Венгрию, на 13). Один язык, немецкий, применялся гораздо шире других, хотя он был родным лишь для доброй трети австрийского населения (и почти четверти австрийского и венгерского населения, вместе взятых). Немецкий язык был языком императора, столицы, австрийских и общеимперских министерств, армейского командования, высших (австрийских) органов власти и большинства университетов. Немецкий язык был также языком культурных кругов и еврейства и, главное, одним из пяти основных европейских языков. Последнее относилось также и к итальянскому языку, но после 1866 г. итальянцы составляли в Австрии меньшинство, насчитывавшее лишь несколько сотен тысяч человек.
Второй моделью является Швейцария. В ней официальными считаются все четыре местных языка. Два из них - французский и немецкий - занимают более сильные позиции. Франкоязычное меньшинство ждет, чтобы немецкоязычное большинство стало пользоваться французским языком гораздо шире, чем оно само немецким. Третья же, итальянская лингвистическая община довольна уже тем, что может говорить на своем языке и не питает таких надежд. Франкоговорящее население Граубюндена (так же, как и ладины Южного Тироля) предпочитают в качестве второго языка немецкий.
Римская империя тоже была двуязычной: латынь была языком столицы, политики, права, армии и администрации, тогда как греческий - языком философии, науки, литературы и искусства.
Предложение Шарля де Голля
Идея де Голля сводилась к двуязычию швейцарского типа. Он предложил Федеративной Республике Германии начать преподавание французского языка в качестве первого иностранного языка во всех немецких школах и немецкого - во всех французских школах. Тем самым он бросал вызов США. Будучи слишком трусливым, чтобы заключить соглашение такого рода, тогдашнее западногерманское правительство отказалось от этого предложения под предлогом недостаточной компетентности Федерации в области школьных программ, причем из любви не к Шекспиру, а к Манхэттену. Это продолжение запоздало: Аденауэр уже скончался и "каролинги" остались без вождя. Дела вершили "атлантисты" Эрхард и Шредер.
Эта мера могла бы помочь хоть немного зарубцеваться лишь слегка затянувшейся старой ране, сильно отравлявшей франко-германские отношения. Эта рана была нанесена Германии в конце 17 в., когда Людовик XIV завоевал Южную Германию и опустошил ее по обе стороны Рейна. Он основательно потеснил рейх, вырвав у кайзера, ослабленного смертельной борьбой с турками, немецкий Эльзас и присоединив его к своему королевству.
Проблема Эльзаса и Лотарингии
С тех пор, как в мирное, так и в военное время, за исключением 48 лет после 1870 г. и лишь 5 лет после 1940 г., французы находятся в Германии. Французский Эльзас - это живое напоминание первого направленного против Запада союза европейской державы с неевропейской, союза "весьма христианского" короля с султаном против "апостольского" кайзера. Будучи сам французом (валлонцем) по фамилии и языку, Тириар нещадно бередит эту рану. Он считает, что было бы опасно "пытаться проводить политику безоговорочной справедливости ... Если исходить из критериев языка, нравов и современной истории, то следует констатировать, что Эльзас является немецким, в частности, по говору его крестьянского населения, женским костюмам, кухне и архитектуре. Но разумно ли было бы возвращать Эльзас Германии еще до объединения Европы, руководствуясь лишь правом народов на самоопределение. Ответ ясен; это было бы неразумно с политической точки зрения (но спасло бы язык). Франция передаст Эльзас Европе".
В объединенной Европе эльзасцы и лотарингцы будут такими же европейцами, как и другие народы. Впервые получив право на самоопределение, они смогут, наконец, непредвзято относиться к своей истории и каждый из них сможет сделать свой выбор в отношении наиболее подходящего ему языка.
Как и все европейцы, ставшие ответственными сами за себя, эльзасцы получат время на размышление и никакая административная инстанция некой далекой столицы не сможет повлиять на их решение.
Право на самоопределение как оружие
Если Европа хочет стать единой, нужно, чтобы малые народы чувствовали себя в ней столь же свободно, что и большие. Баски, бретонцы и фриулы не меньше, чем, например, итальянцы или французы. Понятие "меньшинства" тогда исчезнет. В противном случае такая Европа будет не прочнее, чем она была в 1919 г. Структуры типа Чехословакии, созданные вопреки права народов на самоопределение, и произвол в установлении границ, иногда сопровождаемый высылкой населения, станут абсолютно невозможны в завтрашней Европе или же у Европы и вовсе не будет никакого завтра.
Решение немецкого вопроса на три четверти является решением европейского вопроса, а решение европейского вопроса - решением вопроса остальных континентов. Право на самоопределение - это надежда еще и сотен неевропейских народов. Бернанос писал: "Для миллионов людей во всем мире Европа является последним шансом".
Без конца предаваемое во всем мире (14 пунктов Вильсона, Атлантическая хартия, деколонизация в пользу новых, еще более жестоких держав), это право на самоопределение придаст неожиданную силу тому, кто безоговорочно применит его у себя. Для того, кто первый не даст камень вместо хлеба, это право станет оружием. По словам Ганса Дитриха Зандера, это оружие могло бы стать самым мощным оружием Европы, "пращом Давида перед лицом Голиафов Запада и Востока".
Упадок моральных ценностей
Европа отказалась от всего того, что когда-то способствовало ее подъему: от своей элиты, от правящих династий (включая династию Бонапартов), от таких своих бастионов, как британский флот, австро-венгерская империя и прусская армия, от чувства своего превосходства и даже от принципа предпочтения качества количеству, гения массам, реального числа простым нулям, приписываемым к нему.
Европа не устояла перед чарами этих нулей. Они правят ею, она больна эгалитаризмом. Кто удержит ее от все более глубокого падения?
Могут ли исторические примеры...
Тириар мечтает о европейской нации. Но, конечно, не о той, символом которой является хорошо известный круг из звезд на фоне голубого неба, а о той, которой скорее подошла бы эмблема в виде пучка прутьев с секирой, который носили римские ликторы. Все европейские дети должно быть знают этот символ.
Великим державам ничего не стоило переломить такой пучок, предварительно переломав - как в легенде - все его прутья. Ведь невозможно сломать лишь то, что плотно примыкает друг к другу и крепко связано.
Из семи холмов над Тибром Рим создал нацию. Народы Европы тоже могут стать новым Римом или, холм за холмом, стать провинциями иноземных господ.
Народы объединяет общее прошлое, нации - общее будущее. Одни являются сообществами, сложившимися опытным путем, другие - сознательным путем. Чем плотнее соприкасаются обе эти структуры, тем они прочнее. Для Европы этот путь исключен. Нужно найти нечто, стоящее над самосознанием немцев, французов, итальянцев и т.д. Во времена крестовых походов таким нечто была вера. Но что может ее заменить?
"Именно политическая воля накрепко спаивает нации", - подчеркивает Тириар. Но что стимулирует эту волю? Обычно сознание общности возникает у народов лишь тогда, когда их эгоизм заходит в тупик. Лишь тяжелые потрясения, лишь политический и экономический крах, лишь обвал привычного фасада могут пробудить это сознание. Лингвистической и расовой общности оказывается для этого недостаточно: "Древние греки принадлежали к одной расе и говорили на одном языке, но так и не сформировались в одну нацию. Напротив, Древний Рим родился из пестрой смеси племен, но обладал политической волей ... Перед тем как стать бесспорным примером централизованного государства, сплоченной нацией, Пруссия тоже была лишь местом поселения иммигрантов из Франции, Фландрии, Голландии, Пфальца и швейцарского кантона Во".
...указать путь?
Тот, кто знает историю Древнего Рима и Пруссии, сумеет понять смысл этих слов. Уже Освальд Шпенглер был удивлен известным сходством истории этих государств. Структуры их несомненно аналогичны: на, видимо, сабинский пласт наложился латинский слой, а на вендско-литовский пласт - нижне-немецкий слой. И как соль в супе - влияние гугенотов в Пруссии и, возможно, этрусков в Древнем Риме. И все это перемешано в котле единого государства, совсем как в Англии, Франции и Испании.
Но ни Франция, ни Англия, ни Испания и даже ни Пруссия не могут служить примером для объединяемой Европы. Каждая из этих стран возникла из "сплава" лишь одного народа с несколькими периферийными меньшинствами. Для них единое государство было, вероятно, единственно возможным. Тириар же требует, чтобы вся Европа стала таким единым государством. По его мнению, компетенцию отдельных народов Европы нужно было бы ограничить такими областями, как религия, культура и образование, передав все остальные, а именно право, политику и высшие функции управления, в ведение общего верховного органа управления.
Пример австрийской империи
Примером такого государства, точнее настоящей многонациональной империи, единственной в истории Запада, являлась дунайская монархия Габсбургов, которая в 1867 г. по требованию мадьяров - наиболее дерзкого из ее народов - была преобразована в двойную монархию, настоящий союз двух государств. Пример этой австро-венгерской монархии имеет особое значение для будущей Европы.
Австрия гарантировала своим народам свободу развития их языков и самобытности, чего нельзя было сказать о Венгрии. Тем самым эта империя походила на двухквартирный дом. Некоторые ее народы, а именно немцы, румыны, хорваты и украинцы, жили сразу в обеих квартирах. Но ни один из этих народов не имел своей комнаты. Ни границы стран австрийской короны, ни таковые венгерских комитатов не совпадали с границами поселения народов, которых они приютили. Одиннадцать из четырнадцати стран империи были многоязычными. В двенадцати из них жили немцы, в четырех - словенцы, в трех - чехи и итальянцы, в двух - хорваты и украинцы и только в Польше и Румынии жило по одной народности. К этому надо прибавить уже упомянутых немцев, хорватов, румын, украинцев, а также сербов и словаков, проживавших в Венгрии, и наконец, сербов и хорватов, живших в имперской земле Боснии.
Двойное противоречие
Только немцы, основатели этой империи, безраздельно владели своими родными землями - Верхней и Нижней Австрией и Зальцбургом. Но, как и другим народам империи, им было отказано в самоуправлении. Ни один из народов не имел своего собственного государства. Его имели только венгры. Но оно выходило далеко за пределы их проживания, подчиняя венгерскому меньшинству шесть других народов, тоже населявших эту страну.
Это двойное противоречие - неравенство народов в Венгрии и их равенство, но без права на самоопределение, в Австрии - и позволило странам-победительницам разрушить в 1918 г. эту единственную в своем роде структуру. Эта империя погибла вместе со своей древней культурой вопреки всякой логике геополитики и экономической целесообразности. Ее костяк - единое (и к тому же двойное) государство - отжил свой век. Эрцгерцога, который хотел полностью обновить его, предусмотрительно убили в 1914 г., подав тем самым сигнал к мировой атаке.
Ностальгия по прежней Австрии
Когда в 1918 г. "защитная дамба" императорской армии была прорвана, за ней не оказалось второй линии обороны из независимых народов. Отравленные вражеской пропагандой, эти народы, считавшие себя обворованными и опьяненные теперь фикцией свободы, разделились на скроенные по одной мерке национальные государства и отреклись от всего того, что прежде объединяло их в единое целое, а именно от общей имперской "нации", единственной предшественницы европейской нации.
Все эти народы или по крайней мере те, что подчинялись Австрии, глубоко пожалели потом о своем отступничестве! "Будь это в моих силах, я бы ногтями вырыл бы ее (бывшую монархию) из могилы", - признался в 1945 г. один чешский легионер секретарше какого-то австрийского министра.
Живой организм всегда представляет из себя гораздо большую ценность, чем простая сумма его частей, и в то же время без них он ничто. Вот к какому запоздалому выводу пришли обе стороны. Тот, кто может свободно изживать свою странность, отказывается от нее гораздо легче, чем тот, кому отказано в праве на нее. (Вот почему, например, хорватам и украинцам в старой Австрии было легче заявлять о своей принадлежности ко всей империи, чем хорватам и украинцам в Венгрии того времени). То, что эти народы пережили потом, - одни после 1919 г., другие после 1939 г. - есть лишь прелюдия к вполне возможному общеевропейскому будущему:
"Для всех европейцев речь идет о жизни и/или смерти".
Европа и ее народы
"Европа", - говорит Тириар, - "в которой каждый остался бы тем, кто он есть сейчас, а именно баварец баварцем, фламандец фламандцем, сицилиец сицилийцем, была бы нелепостью". Имеет ли он в виду некий тигель, новую Америку? "Быть европейцем, - говорит он, - значит определить себя по отношению к иностранцам". И далее: "Любая цивилизация, лишенная корней, становится бесплодной. Она склерозирует и постепенно впадает в варварство, которое остается им, даже если оно сшито из долларов".
Европа уходит своими корнями в населяющие ее народы. Именно разнообразие ее пейзажей, многообразие ее языков и литератур, гармония ее искусств определяют ее лицо. Европа - это лишь крыша здания -, колоннами которого являются все те же баварцы, фламандцы и сицилийцы, а также эльзасцы, силезцы и любой другой ее народ. Они служат камнями фундамента Европы, не подлежащими ни замене, ни перемещению относительно друг друга. Перспектива состоит не растворении одного народа в другом, а в их соревновании между собой.
Тот факт, что в 1914 г. германская армия помимо прусской королевской армии включала еще баварскую, саксонскую и вюртембургскую армии, вовсе не снижал ее общую боеспособность. Наоборот, в этом был элемент состязания. Тому, кому еще недавно приходилось писать отчеты о часто отличной совместной работе бывших врагов в рамках объединенного командования молодого НАТО, знаком дух здорового соревнования, обусловленный переходом вражды в свою противоположность. Проблема упирается лишь в язык.
Если в единой Европе все народы будут иметь обязательно равные права, то это в равной мере будет касаться и их языков. Таким образом, если бы одному языку отдавалось предпочтение в его области, то потребовался бы еще один или несколько, языков, которые бы знали все. Но ни один народ не должен будет получать от использования такого общего языка ни преимуществ, ни неудобств. Кроме древнегреческого нет ни одного языка, который, являясь европейским, был бы в одинаковой степени знаком всем европейцам. Уже использование латыни поставило бы в несправедливо привилегированное положение половину народов Европы, говорящих на романских языках. Что же касается живых языков, то на испанском говорит еще и Южная Америка, на английском - Северная Америка, на русском - Северная Азия. Эти языки относятся к языкам больших "тигелей", сообществ, являющих собой полную противоположность тому, чем должна стать Европа.
Английский язык, получивший широкое распространение во всем мире, был сохранен в Индии в качестве языка управления, т.к. использование его не дает преимуществ ни одному из местных народов, а говорившие на нем оккупанты покинули страну. Но для сохранения своего единства индийцам и не нужен никакой другой язык кроме того, на котором написаны их священные книги. Индию объединяют ее боги, ее касты и уверенность в вечном возрождении.
В Китае - втором подконтиненте, сравнимом с Европой, - вопрос о каком-либо общем рабочем языке и вовсе не возникает. С давних пор там в качестве его используется идеографический язык, позволяющий всякому образованному человеку общаться с себе подобным, независимо от диалекта, на котором тот говорит.
Швейцарская модель
Ни Индия, ни Китай не могут служить примером для Европы. Напротив, в самой европейской части континента есть две такие модели. И снова в первую очередь речь пойдет об Австрии. Когда-то в ней говорили на одиннадцати языках (включая Венгрию, на 13). Один язык, немецкий, применялся гораздо шире других, хотя он был родным лишь для доброй трети австрийского населения (и почти четверти австрийского и венгерского населения, вместе взятых). Немецкий язык был языком императора, столицы, австрийских и общеимперских министерств, армейского командования, высших (австрийских) органов власти и большинства университетов. Немецкий язык был также языком культурных кругов и еврейства и, главное, одним из пяти основных европейских языков. Последнее относилось также и к итальянскому языку, но после 1866 г. итальянцы составляли в Австрии меньшинство, насчитывавшее лишь несколько сотен тысяч человек.
Второй моделью является Швейцария. В ней официальными считаются все четыре местных языка. Два из них - французский и немецкий - занимают более сильные позиции. Франкоязычное меньшинство ждет, чтобы немецкоязычное большинство стало пользоваться французским языком гораздо шире, чем оно само немецким. Третья же, итальянская лингвистическая община довольна уже тем, что может говорить на своем языке и не питает таких надежд. Франкоговорящее население Граубюндена (так же, как и ладины Южного Тироля) предпочитают в качестве второго языка немецкий.
Римская империя тоже была двуязычной: латынь была языком столицы, политики, права, армии и администрации, тогда как греческий - языком философии, науки, литературы и искусства.
Предложение Шарля де Голля
Идея де Голля сводилась к двуязычию швейцарского типа. Он предложил Федеративной Республике Германии начать преподавание французского языка в качестве первого иностранного языка во всех немецких школах и немецкого - во всех французских школах. Тем самым он бросал вызов США. Будучи слишком трусливым, чтобы заключить соглашение такого рода, тогдашнее западногерманское правительство отказалось от этого предложения под предлогом недостаточной компетентности Федерации в области школьных программ, причем из любви не к Шекспиру, а к Манхэттену. Это продолжение запоздало: Аденауэр уже скончался и "каролинги" остались без вождя. Дела вершили "атлантисты" Эрхард и Шредер.
Эта мера могла бы помочь хоть немного зарубцеваться лишь слегка затянувшейся старой ране, сильно отравлявшей франко-германские отношения. Эта рана была нанесена Германии в конце 17 в., когда Людовик XIV завоевал Южную Германию и опустошил ее по обе стороны Рейна. Он основательно потеснил рейх, вырвав у кайзера, ослабленного смертельной борьбой с турками, немецкий Эльзас и присоединив его к своему королевству.
Проблема Эльзаса и Лотарингии
С тех пор, как в мирное, так и в военное время, за исключением 48 лет после 1870 г. и лишь 5 лет после 1940 г., французы находятся в Германии. Французский Эльзас - это живое напоминание первого направленного против Запада союза европейской державы с неевропейской, союза "весьма христианского" короля с султаном против "апостольского" кайзера. Будучи сам французом (валлонцем) по фамилии и языку, Тириар нещадно бередит эту рану. Он считает, что было бы опасно "пытаться проводить политику безоговорочной справедливости ... Если исходить из критериев языка, нравов и современной истории, то следует констатировать, что Эльзас является немецким, в частности, по говору его крестьянского населения, женским костюмам, кухне и архитектуре. Но разумно ли было бы возвращать Эльзас Германии еще до объединения Европы, руководствуясь лишь правом народов на самоопределение. Ответ ясен; это было бы неразумно с политической точки зрения (но спасло бы язык). Франция передаст Эльзас Европе".
В объединенной Европе эльзасцы и лотарингцы будут такими же европейцами, как и другие народы. Впервые получив право на самоопределение, они смогут, наконец, непредвзято относиться к своей истории и каждый из них сможет сделать свой выбор в отношении наиболее подходящего ему языка.
Как и все европейцы, ставшие ответственными сами за себя, эльзасцы получат время на размышление и никакая административная инстанция некой далекой столицы не сможет повлиять на их решение.
Право на самоопределение как оружие
Если Европа хочет стать единой, нужно, чтобы малые народы чувствовали себя в ней столь же свободно, что и большие. Баски, бретонцы и фриулы не меньше, чем, например, итальянцы или французы. Понятие "меньшинства" тогда исчезнет. В противном случае такая Европа будет не прочнее, чем она была в 1919 г. Структуры типа Чехословакии, созданные вопреки права народов на самоопределение, и произвол в установлении границ, иногда сопровождаемый высылкой населения, станут абсолютно невозможны в завтрашней Европе или же у Европы и вовсе не будет никакого завтра.
Решение немецкого вопроса на три четверти является решением европейского вопроса, а решение европейского вопроса - решением вопроса остальных континентов. Право на самоопределение - это надежда еще и сотен неевропейских народов. Бернанос писал: "Для миллионов людей во всем мире Европа является последним шансом".
Без конца предаваемое во всем мире (14 пунктов Вильсона, Атлантическая хартия, деколонизация в пользу новых, еще более жестоких держав), это право на самоопределение придаст неожиданную силу тому, кто безоговорочно применит его у себя. Для того, кто первый не даст камень вместо хлеба, это право станет оружием. По словам Ганса Дитриха Зандера, это оружие могло бы стать самым мощным оружием Европы, "пращом Давида перед лицом Голиафов Запада и Востока".
Перевод и публикация: "НОВОЕ СОПРОТИВЛЕНИЕ"
