Глава из книги Павла Владимировича Тулаева "Россия и Европа".
«Россия и Европа» — центральная тема для отечественной мысли, она ее стержень, ее нерв. Связано это с самим положением России, срединным между Европой и Азией. Ни один русский мыслитель не обошел эту тему вниманием. Обратившись к литературе, обнаруживаешь, как минимум пять крупных трудов, чье название полностью или частично совпадает с этим названием. Разного же рода журнальных статей и газетных публикаций – не счесть. Всякий уважающий себя политолог считает своим долгом высказаться по проблеме, поставленной историей. Как же сориентироваться в этом море фактов, материалов и точек зрения, а вместе с тем преодолеть господствующую ныне близорукость? На мой взгляд, есть только один верный способ: обратиться к традиции и найти правильную перспективу, верную точку отсчета. Тогда многое проясняется и становится на свои места. Со времен сосуществования двух древнейших русских центров: Новгорода и Киева, наши соотечественники тяготели либо к Северо-западу Европы, либо к находящейся на Юго-западе Византийской Империи. После возвышения Москвы в качестве столицы единого русского государства и наследницы Константинополя различия в геополитической ориентации выросли из области княжеских симпатий в войну не на жизнь, а на смерть. Переписка между Иваном Грозным и кн. Курбским яркое тому документальное свидетельство. В сторону противоположную Ивану Грозному потянул, вслед за Борисом Годуновым, Петр Великий. Начиная с его империалистической революции все основные подходы к проблеме складываются в соперничающие направления. Крайне-левое, революционно-демократическое крыло, возникшее под влиянием буржуазных революций XVIII-XIX вв., восстания декабристов и офицерства, побывавшего во время войны с Наполеоном в европейских столицах, принимает форму слепого подражания Западу: оно интересуется «причинами падения Римской империи», «парижскими тайнами», «изображением переворотов в политической системе европейских государств», опытом стачечной и митинговой борьбы рабочих. Это линия: Белинского, Чернышевского, Бакунина, Кропоткина, Плеханова, Ленина, Троцкого и других революционеров. Более взвешенная западническая ветвь, более умеренная и либеральная, вырастает из Радищева и Герцена, Грановского и Кавелина к деятелям типа Милюкова и Сахарова. Однако между западниками прошлого и нашего века есть существенная разница: автор «Былого и дум» хотя и называет славянофилов «не нашими», сам раскрывается именно на русской проблематике; нынешние же его последователи в своем равнении на Европу давно уже позабыли, что у России есть своя история, что началась она не в 1917 году и что интересы русского народа никогда не ограничивались стремлением к материальному достатку, комфорту и общественному прогрессу. Далее, слева и справа от центральной линии, не столько по политическому принципу, сколько по духу и методам исследования, располагаются достаточно обстоятельные и объективные научные школы. Начиная от Ломоносова, через труды Татищева, Карамзина, Соловьева, Ключевского, Павлова-Сельвинского и др. они – с известными судорогами в советское время – развиваются до наших дней.
Центральная линия – мессианская. Здесь место России осмысливается не с точки зрения политической конъектуры или совокупности произвольно взятых отдельных фактов, а с точки зрения ее исторической судьбы. Сначала Чаадаев, Пушкин и Гоголь, затем – Вл. Одоевский, Тютчев, Киреевский и Хомяков, вслед за ними – Н. Федоров, Достоевский, Вл. Соловьев, К. Леонтьев, Дм. Мережковский и Вяч. Иванов, всматриваясь во внутренний смысл русской истории, все увереннее и настойчивее говорят о великой миссии России. Их нельзя назвать просто «славянофилами», Ибо они понимают, что Европа с ее древними культурными сокровищами для нас тоже родина, что наше призвание «всемирное», не в смысле буржуазного космополитизма западников, а в смысле духового дерзания и подвига нации, прежде всего православной, христианской, а затем уже русской. После революции эта традиция была сохранена главным образом в белой эмиграции. В Советском Союзе ее чудом удалось выразить, каждому по-своему, таким подвижникам как о. Павел Флоренский, А. Лосев, Д. Андреев и немногим другим.
Более близкими к родной земле, с ее народными обычаями и традициями оказались славянофилы-почвенники: Аксаков, Самарин, Петр Киреевский, Афанасьев, Буслаев, Даль, Данилевский и Страхов. К концу XIX века это направление – не без участия Вл. Соловьева – заглохло. К. Леонтьев, хотя и называл себя учеником Данилевского, но явно пошел дальше него: от «панславизма» к идее сложной цветущей культуры византийского типа. По-своему развили эту линию «евразийцы», Школа эта, сложившаяся в 1920-е годы в среде русской эмиграции и пока малоизвестная у нас (почти все работы «евразийцев», выпущенные в Софии и Берлине, до сих пор находятся в спецхране), заявила о неевропейском характере русской культуры. Заново переосмыслив ее «срединность», она обратилась к Востоку, к арийству, к индоевропейским глубинам языка. С некоторыми выводами «евразийцев» перекликается теория этногенеза Л.Н. Гумилева. Более же ортодоксальная традиция почвенников, фольклористов-народников, в последние годы воскресла и переживает период пробуждения.
Наконец, можно упомянуть еще одну линию. Назовем ее державно-охранительной. Для представителей этого направления характерно преобладание государственных интересов над какими-либо другими. Здесь важны не столько идеи, сколько главный принцип: сохранить сильную, независимую от европейских и других стран, державу. Представлена она личностями различного масштаба и достоинства: от первых Великих князей и императоров до сторонников «сильного Советского Союза».
Какие именно вопросы ставит русская историософия?
Первое – это самопознание. Пройдя через период легкомысленного подражания Западу, через болезнь «европейничанья», которая привела к карикатуре на образование и эмансипацию, к духовному рабству, к исполнению роли служанки Европы, лучшие наши умы начали понимать, что толку от такого образования немного: они увидели, что Европа, и прежде-то не особенно ценившая жертвы многострадальной охранительницы ее восточных рубежей, втайне лишь смеется над ней. И ладно бы только смеялась! Она становится все более враждебно настроенной к России, ибо увидев ее силу, боится быть задушенной в дружественных объятиях соседа. Поняв все это, Россия в лице славянофилов обратилась к постижению своих корней и истоков.
Уже Хомяков и Афанасьев (их основные труды: «Записки по всемирной истории» и «О поэтических воззрениях славян на природу», каждый из 3-х томов, в советское время не издавались) смогли неопровержимо доказать, что славяне с древнейших времен были на равных с западными соседями и имели с ними много общего. Наш язык уходит своими корнями в индоевропейские истоки, языческие боги наших предков: Сварог, Дажьбог, Перун родственны другим арийским богам – Варуне, Индре, Аполлону. Археологические раскопки подтверждают гипотезы о том, что прародина славян находилась примерно в том же месте, где прародина прибалтов и германцев: в районе Карпат, между Балтийским морем, Дунаем и Днепром, что во многом объясняет причину исконного взаимопроникновения и взаимовлияния северно- и восточноарийских племенных стихий. О подвигах же венедов, о крупном языческом торговом центре Винетте, что «все европейские города превосходил величеством» и не менее знаменитых Ретре и Славенске, существовавших задолго до Новгорода, писал еще Ломоносов в «Древней российской истории».
Если на Севере славяне были в тесном общении с «варягами», то на Юге – с Византией. С греками славяне познакомились еще в скифский период через многочисленные города-полисы, рассыпанные по северному берегу Черного моря, но Константинополь был куда более притягательным центром. После попытки овладеть Царьградом силой славяне приняли его веру и миссию. Путь «из варяг в греки» обернулся восхождением Древней Руси на Голгофу православного царства. И тут мало говорить о «влиянии» греков и болгар, ограничиваться комментированием переводов Евангелия, многочисленных богословских и философских трудов, сделанных в то время. Освоение византийского наследия не только способствовало быстрому развитию культуры во всех областях; оно привело к настоящему духовному перевороту, сравнимому лишь с Ренессансом на Западе. Этот, во многом отличный от последнего переворот, уже к XVI в. поднял Московскую Русь на высоту «славянского Рима».
Когда Петр I, одержимый порывом превратить континентальную, православную Русь в морскую державу, оторвал ее от традиционного центра и основал новую столицу на берегах Невы, это, в конечном счете, обернулось деградацией церковной традиции. Торговый дух Винетты и Новгорода быстро возродился в Петербурге, но он же привел и к тому, что вместе с немецкой ученостью и техникой, военно-морским опытом и армейской выправкой в Российской империи утвердились немецкие же бюрократические порядки, бытовые привычки и варварское распутство.
С воцарением на троне женщины взгляд императорского двора постепенно переместился с Севера Европы на Юг. Франция и Италия стали для дворян тем же, чем для Петра I были Голландия и Пруссия. С немецких платьев перешли на парижские туалеты, а заодно и «приятный во всех отношениях» французский язык. По остроумному замечанию В.О. Ключевского, петровский дворянин – артиллерист сделался при Елизавете petit-maitr'-ом (щеголем), а при Екатерине II - Homme de lettre-ом (литератором). Заветам Ломоносова молодежь предпочитала круг идей вольнодумцев-материалистов: Вольтера, Монтескье и Дидро. Даже после того, когда русские дворяне перестали молиться бюсту Наполеона и, разбив его армию, прошли вслед за ней через всю Европу, мода на прелести французской жизни не уменьшилась. Место православных священников в воспитании подрастающей аристократии заняли «гувернеры». За умеренную плату они принялись учить русских детей уму-разуму, а когда те встали на ноги, то уж сами пришли к выводу: там, где Париж, там и жизнь!
Однако не вся западная культура и не на всех русских оказала такое воздействие. Иные последствия имело влияние немецкой классической философии и музыки. Если диалектическая система Гегеля, захватив демократически настроенные умы – от Белинского и Бакунина, до Герцена и Ленина – превратилась в России в «алгебру революции», то трансцендентальный идеализм Шеллинга, его глубокое осмысление мифологии и искусства, способствовали сначала формированию Общества любомудров во главе с В.Ф. Одоевским и Д.В. Веневитиновым, а затем — через И.В. Киреевского – развитию мощного движения славянофилов и просвещенных консерваторов. А. Хомяков, Ф. Тютчев, И. Тургенев, А. Григорьев и многие другие находились под обаянием того, кого называли «колумбом XIX века». Мифологическая школа братьев Гримм дала толчок к переориентации Афанасьева. Бетховен и Вагнер умножили силу гения Глинки, Мусоргского и Скрябина. Ницше взорвался бомбой в умах Дм. Мережковского, Вяч. Иванова, В. Розанова, А. Белого, В. Брюсова. Возникло целое поколение художников, чье творчество было замешано на пафосе «Заратуштры» и призыве к «переоценке всех ценностей». Подобное воздействие имел и Шпенглер. Русские мыслители, ощущавшие кризис буржуазной цивилизации не менее глубоко и эмоционально, чем немцы, предвосхитили многие идеи автора «Заката Европы», и стали наиболее подготовленными его читателями и комментаторами.
Хорошо понимая, что «Революция – болезнь, пожирающая Запад», а не «душа, порождающая движение», что она, возможно, свидетельствует о «банкротстве целой цивилизации», так как «все отрицающее христианство, зачастую очень могущественно в смысле разрушения, но всегда ничтожно в смысле созидания», Ф.И. Тютчев уже в 1849 году разрабатывает в противовес «узурпированной» и рухнувшей Западной империи – основы для утверждения более мощной империи – Восточной. Вопрос племенной для Империи, с точки зрения Тютчева, второстепенный; это не принцип, а стихия. Принципов является православная традиция. Империя никогда не умирает; она передается как миссия, как наследство. Теперь эту ответственную миссию приняла Россия. Цель ее: в области светской – образование новой, греко-славянской Империи, в области духовной – воссоединение христианских церквей. И тут, помимо других, вставали два больших вопроса: о Польше и Константинополе:
Тогда лишь в полном торжестве
В славянской мировой громаде
Строй вожделенный водворится,
Как с Русью Польша помирится,
А помирятся ж эти две,
Не в Петербурге, не в Москве,
А в Киеве и Цареграде.
Славяне, как это доказал Н.Я. Данилевский, представляют собой самобытный культурно-исторический тип. Главное его отличие от других типов состоит в том, что они не ограничиваются какой-либо одной формой деятельности – будь то религиозной, культурной, политической или экономической, – а стремятся к их органичному единству. Проявилось это ярче всего в России в сфере религиозной культуры. У южных и западных славян консервативная традиция оказалась наиболее сильной в Болгарии и Чехии, на родине равноапостольских святых Кирилла и Мефодия и Яна Гуса, мощное религиозное движение, под руководством которого носило не реформационный, а реставрационный характер и где жив был собирающий, евхаристический дух святого князя Вацлава. Идея Всеславянской федерации витала в конце XIX века в воздухе, причем не только в среде консерваторов. Герцен пророчествовал, что «только сгруппировавшись в союз свободных и самобытных народов, славянский мир вступит, наконец, в истинно-историческое существование», а Бакунин противопоставлял «кнуто-германской империи», с одной стороны, и Интернационалу, с другой, лозунг «славной славянской республики».
Антиправославный и антирусский дух был распространен лишь среди католиков-поляков. Волей истории, этот исконно и характерно славянский народ основал свое государство на границе Восточной и Западной Европы. Это срединное положение Польши обернулось раздвоением ее души и тела, а в исторической реальности – столетиями войн и трагедий. Ни войны поляков в союзе с Литвой против православной Москвы, ни разделы Польши между Россией, Австрией и Пруссией не решили проблему, да и не могли решить ее таким образом. Надежда оставалась лишь на обретение общей цели и общего дела.
Вопрос о центре будущей славяно-греческой, православной империи в России сомнений не вызывал: им должен был стать Константинополь. Тем, кто хочет по-настоящему разобраться в том, что такое Константинополь, я рекомендую прочитать помимо уже упоминавшихся трудов – III часть 1-го тома «Философии общего дела» Н.Ф. Федорова. Она целиком посвящена «Константинополю как центру совершающегося, хотя и бессознательно, объединения человечества». Для Федорова история не суд, а воскрешение отцов. С этой точки зрения она оказывается «историей, или печалованием за Константинополь (Царь городов) и Памир (Царь кладбищ и Кремлей)». Главная ценность Царьграда не в географическом положении, а в том наследии, в том завещании, что он содержит: соединить через догмат о Пресвятой Троице Восток и Запад, а, следовательно, и все человечество. Храм Св. Софии, полоненный мусульманами-турками представляет собой символ, призывающий всех христиан объединится для его освобождения. Разумеется, никакой народ не в состоянии в одиночку овладеть столицей на Босфоре. Русским необходима поддержка Германии и Англии. Запад тоже может прийти в Царьград только через Москву. Необходимо соединение усилий, «Константинополь может бесспорно принадлежать только всем народам, миру всего мира, той истине, которую Византия знала лишь в виде догмата». Только тогда он может стать новым центром человечества, всенародным Храмом Премудрости, Собором Соборов, где ведущую роль будет играть объединенное вокруг московского Кремля славянство. Эти же, по существу, идеи высказал с точки зрения своей геополитической и военной доктрины Данилевский, а автор «Дневника писателя» суммировал в короткой и ясной фразе: «Константинополь, рано ли, поздно ли, должен быть наш». Когда же началась война, и русская армия двинулась освобождать болгар от турецкого ига, положительные в целом итоги не привели к взятию Константинополя. И причина была не в том, что мы, православные, оказались не достойны своей высокой исторической миссии, мы оказались к ней внутренне неподготовленными. Это-то и сделало возможным, в конце концов, «подмену мессианской русской идеи о Соборности и обновления Православной Империи идеями безбожного интернационального коммунизма и кровавой диктатуры пролетариата».
Неизбежной большевистская революция стала еще и потому, что война за Константинополь не была обеспечена прочными союзниками. Немногие из консерваторов смогли преодолеть ограниченность панславизма Данилевского, признававшего за коронами Палеологов, Ягеллонов, Св. Стефанов, Солеймонов и Габсбургов лишь право на «осиновый кол», что забьет им «по самую маковку» будущий строитель самобытной славянской жизни. К. Леонтьев, оказавшийся среди этих немногих, считал, что Царьград и Храм Св. Софии должны стать лишь внешним символом широкого восточного православного единения. И главным военным помощником в этой великой миссии России, как и тысячу лет назад, должна была стать Германия. Именно Германия, включая Пруссию и Австрию, могла вступить в стратегический союз с Россией, так как их сферы влияния на Востоке и Западе были четко разграничены.
Кроме того, германцы в лице наиболее прозорливых своих умов оказались способными правильно понять историческое значение России. Франц Баадер в письме к министру народного просвещения графу Уварову (Н. Бердяев приводит его в «Русской идее» чуть ли не полностью) пророчествует о всемирной миссии православной церкви в России, которая спасет антихристианский Запад от окончательного разложения. Шеллинг не только высоко отзывался о Чаадаеве и других своих русских знакомых, но, по свидетельству князя Одоевского, в последние годы жизни был близок к тому, чтобы принять православие. У Рихарда Вагнера, друга Бакунина по 1848 г., знание славянского духа просматривается не только в отдельных музыкальных мотивах, но и замысле «Зигфрида». Фридрих Ницше по-своему истолковал немало идей, почерпнутых у Достоевского, а Артур Меллер ван ден Брук, идеолог «консервативной революции» в Германии, перевел и прокомментировал его собрание сочинений. Шпенглер, также знавший русский язык и несомненно читавший «Россию и Европу» Данилевского, позаимствовал у последнего ряд основополагающих идей, в том числе о возникновении на Востоке новой мощной державы во главе с Россией. Но колесо истории катится, не учитывая мнения отдельных людей. Помимо двух катастроф, которыми стали для России и Германии интернационально-коммунистическая и национал-социалистическая революции, произошла третья, не менее страшная трагедия: военное столкновение бывших стратегических союзников и лидеров мира. Несмотря на давнишние предостережения Бисмарка, вопреки более взвешенным позициям людей типа Меллера и Хайдеггера, Гитлер выгнал из Берлина русских интеллектуалов-эмигрантов (из России они были высланы по указанию Ленина) и поддался соблазну сумасшедшей идеи сделать Россию вассалом Германии. Кому оказалось выгодно высекать искры из столкновения лбов двух колоссов? Над этим вопросом уже вскоре после мая 1945 года задумались многие. И постепенно в Германии по отношению к восточному соседу снова возобладал дух Шеллинга, Рильке, Гессе. Кто принял выдворенного из СССР Солженицына? Генрих Белль. Где возник первый зарубежный центр по исследованию филасофского наследия А.Ф. Лосева? В Марбурге. Где издается журнал Российского Национального Объединения «Вече»? В Мюнхене.
«Крупным специалистом» по России был Карл Маркс, чье учение, противостоящее немецкой и всякой национальной традиции, наша страна поистине «выстрадала» (В.И.Ленин). В Первом Интернационале Маркс был секретарем по восточным делам. Изучив, как и Энгельс, русский язык и познакомившись лично со многими российскими революционерами, он читал в подлиннике не только Герцена и Чернышевского, но и многочисленные экономические отчеты о развитии сельской общины, изданные впоследствии в СССР в некоторых томах с его рабочими пометками в серии «Архив К. Маркса и Ф. Энгельса». Перелистывая их, не знаешь, чему поражаться больше – трудолюбию основателя «научного социализма» или его осведоменности в мельчайших деталях русской жизни? Непереведенной и неопубликованной оказалась главная работа Маркса о России, с обстоятельным обзором ее истории, получившая в публикации его дочери название «Secret Diplomatic History of the XIX Centure» (1899). Сейчас, когда об этой, несомненно важной для Маркса работе, стали говорить и писать (оригинал совсем недавно был включен в 15 том английского варианта собрания сочинений, выпущенного издательством «Прогресс», и в русском переводе опубликован на страницах журнала «Вопросы истории» 1989, №№ 1-4), советские «марксоведы» в оправдание своего многолетнего молчания приводят примерно такие аргументы: мол, Маркс с присущей ему резкостью не слишком лестно отзывается об Иване Калите, других русских князьях, обвиняет славян в «татарщине» и т.п. потому про работу и «забыли». Но такое объяснение, мягко говоря, для простаков. Серия статей, составившая после смерти идейного вождя Интернационала отдельную книгу, сосредоточивает главное внимание европейского читателя на другом. Написанная в 1856-1857 годах по следам Крымской кампании, она целиком посвящена разбору архивных – и для многих секретных! – документов о незримом дипломатическом влиянии наследницы Византии на Европу. Маркс называет Англию агентом России, бьет караул и призывает остановить, пока не поздно, экспансию русских на Севере и Юге. Что и было сделано. Только не англичане, не немцы и не французы покончили с ростом могущества Российской Империи. Это сделали, им на радость, русские марксисты. Вдохновленные идеей мировой пролетарской революции и лозунгом «Соединенных штатов Европы – без монархий, постоянных армий и тайной дипломатии», они расправились в России не только с царской семьей, но и с самой православной государственностью.
Таковы основные истоки русской культуры и факторы, повлиявшие на становление Российского, а позднее – Советского государства. Совершенно иные стихии и культурные истоки, или уж, во всяком случае, отличные от наших, имеет Европа. Христианство, хотя и стало главной, основополагающей идеей западных государств, было почерпнуто через посредство римско-католической церкви, окончательно размежевавшейся в XI веке с православием и незаконно узурпировавшей право верховенства. Из дохристианской классики, вновь открытой в эпоху Ренессанса и способствовавшей быстрому развитию науки и искусств, в основном изучались также римские мыслители, правоведы и моралисты; эллинская же и восточная образованность оказались менее освоенными. Кроме того, исходная, энергичная и воинственная стихия германских варваров значительно преобразила и христианство, и классическое язычество. Эти главные факторы, выделяемые многими русскими авторами, не могли не сделать западноевропейский мир отличным от восточно-европейского. Европа при ближайшем рассмотрении, вообще, оказывается явлением не столько географическим, сколько культурно-историческим. Мир этот неоднороден, достаточно четко дифференцирован. Западную Европу образуют, как минимум, четыре независимых элемента: 1) романский центр, где сосредоточена собственно европейская жизнь; наиболее характерным выражением его раньше был папский Рим, а ныне является Париж, наименее обремененный наследием античной и средневековой христианской культуры; 2) германский север с сильным языческим, варварским и военным началом, вечно протестующий против Рима; 3) испано-португальный юго-запад, несомненно романский и католический в своей основе, но подвергшийся мощному влиянию арабской цивилизации; 4) англо-саксонский островной мир, европейский и одновременно совершенно самостоятельный, гордый своей независимостью. Если бы не было такого культурно-исторического разделения, еще более укрепившегося в эпоху колонизации Африки, Азии, Америки и Австралии, то не было бы внутри западного христианства и разделения на конфессии: католиков, протестантов, лютеран, квакеров и пр.
К чему привело к концу XX века отпадение западной культуры от первоначальных религиозных источников, нам достаточно хорошо известно. Неограниченное господство рационализма, вставшего на службу сначала крупному, а затем международному капиталу, война против Богочеловека и Его Церкви, подмена глубокой веры бытовым «гуманизмом», – обернулись расшатыванием самых основ европейской государственности. Родился «новый человек», который вопреки своим учителям не стал преодолевать самого себя, не стал штурмовать разум, не сделался подобным титанам эпохи Возрождения. Он оказался обыкновенным буржуа, практичным, пронырливым и циничным. Когда же этот лже-Прометей, разбогатев и вооружившись до зубов вступил в союз с Пандорой, заковать его в цепи оказалось не так-то легко! Тем более, что гравитационное поле России, прежде компенсировавшей своей религиозно-философской культурой и консервативной политикой отрицательный заряд энергии на Западе, само оказалось временно подключенным к мощностям разрушительного характера.
Таким образом, мы видим, с одной стороны, цивилизацию, возникшую в результате варварского захвата Римской империи, с другой стороны, империю, принявшую и сохранившую наследие Греции и Византии. С одной стороны, укрепление метрополий за счет колониальных войн и создание новых, подчиненных государств, все дальше и дальше отходящих от исконного христианства, с другой – колонизацию соседних земель и расширение естественных границ православной державы. С одной, стимулированное изучением античной классики, развитие науки, искусств и государственного права, с другой – углубление в религиозную философию и культуру, развитие органического учения о Богочеловечестве. Запад Европы рождает субъективно-деятельное, активное начало, рассудочное и своевольное; восток Европы утверждает начало родовое, общинное, разумное и соборное. Идея человеческой личности, свободной и индивидуальной – вот что главное для Запада. Для Востока главное – религиозное и государственно-общественное единство, основанное на тождестве любви и свободы. Вот почему Богочеловека на Западе называют чаще Иисусом, а на Востоке – Христом. Вот почему западное искусство чувственно-телесно, а русское – мистически-трансцендентно. У них – картинность, живописность, портретность, у нас «умозрение в красках», иконописное богословие, душевная проникновенность. Блеск и Свет – вот еще два понятия, точно выражающие разницу между Западом и Востоком. Блеск – это отражение артистической, развитой индивидуальности, ее избыточной силы, ищущей самоутверждения и изящной оформленности. Свет – это излияние тайны, стихии самоуглубленной, экстатической и прозревающей. Рыцарская Европа, встав на путь Реформации, рождает скептический дух Гамлета и Фауста; Дон-Кихот, перепутавший эпохи, выглядит в глазах новоевропейцев посмешищем. Подвижническая же Русь, столкнувшись с буржуазной стихией, рождает самоотверженный дух князя Мышкина и трагедию Ивана Карамазова, мучающегося и страдающего от неверия. В современной Европе, где, по выражению Маяковского, «каждый из граждан смердит покоем, жратвой и валютцей!», даже религия часто принимает формальные и пошлые формы. У нас — последний атеист не знает, куда деться от наглого расчета и бездушного, развращающего стиля жизни.
Могут ли соединиться эти начала? Могут, и обязательно соединятся, ибо в метаисторическом смысле они относятся друг к другу как внешнее и внутреннее, как форма и содержание, как свобода и истина, если Россия подобна Св. Софии, Премудрости Божией, Богородице, то Европа – Логосу-Христу, покоящемуся в ее Лоне.
Да, Россия, хотя и соборное, но пассивно-деятельное начало. Она плодотворит тогда, когда есть внешний толчок: «не грянет гром, мужик не перекрестится». Вторжение врага вмиг собирает силу народа и его дух; отсутствие видимой опасности – расхолаживает нашего брата. Пришел Рюрик – пошли на Царьград, сел на трон Иван Грозный – полетели буйные головы. Где еще возможны перевороты, подобные петровскому и ленинскому? Только у нас! Ибо наш народ «все стерпит, все простит». Сталин, чьи преступления нынче разоблачают, был искренне любим многими обманутыми им людьми, ибо в их глазах был сильным и уверенным вождем. Но это все проявление внешнего и насильного соединения активного начала с пассивным, мужественного с женственным. Пример более глубокого и благодатного союза личности и соборности – православная культура белой эмиграции.
Окинув взглядом жизнь русских, оказавшихся в Европе, поражаешься первым же фактам и цифрам. В послереволюционный период за пределами нашей страны вышло более 2000 наименований русских журналов и газет различных направлений. В Париже, где сформировалась наиболее многочисленная колония эмигрантов, возник целый район из кварталов наших соотечественников. Они построили себе церкви (около 30!), магазины, театры, кинозалы; открыли гимназии, библиотеки и музыкальные школы; создали влиятельные христианские, студенческие и скаутские организации. Кладбище (знаменитый православный «мемориал» в Сент-Женевьев-де Буа) они построили так, чтобы их потомкам не было стыдно прийти на поклон к могилам предков.
Три русские политические революции начала XX века, обнажившие пропасть, зияющую между эстетствующей и обезьянничающей интеллигенцией, с одной стороны, и взбунтовавшимся народом, с другой, стали тем самым толчком, что заставил русские умы переоценить и переосмыслить заново многовековую историю, вновь смиренно склонить колени перед Царем Небесным. Именно в среде белой эмиграции (ее так называемую «третью волну» я тут не имею в виду) воскресла Святая Русь, воскресла в Соборе верных ее подвижников и новомученников. В Софии и Белграде, Праге и Берлине, Париже и Нью-Йорке, Сиднее и Буэнос-Айресе – они, несмотря ни на что стали созидать Новый Град Китеж, Небесный Иерусалим России. Хранители Церковной святости и верности императорскому престолу, хранители религиозной и философской традиции, хранители русской истории и русского литературного языка, эти воины духа вдали от Родины возродили ту Русь, о которой молился Преподобный Сергей Радонежский. Русь, умывшуюся горькими слезами покаяния и очистившуюся для новой жизни.
В Европу русские и на этот раз пришли не с мечом завоевателей и не с протянутой рукой. Они принесли православный крест и глубокие знания. Богослов Булгаков и писатель Бунин, философ Бердяев и историк Зеньковский, литератор Набоков и летописец Солженицын, композитор Рахманинов и певец Шаляпин, балерина Анна Павлова и поэтесса Цветаева, шахматист Алехин и экономист Леонтьев, авиаконструктор Сикорский и изобретатель цветного телевидения Зворышкин, – стали для Европы не обузой, не бомбой замедленного действия, а ценнейшим приобретением, даром, о котором можно говорить как об одном из наиболее чистых источников нынешней европейской культуры.
Какие же выводы можно сделать для себя из всего этого, из опыта русской историографии и геополитики, с ее победами и поражениями?
Давно уже прошли те времена, когда даже в шутку – можно было повторять вслед за Иваном Киреевским: мол, остается надеяться на то, что однажды какой-нибудь француз узнает о глубине русской идеи, напишет о ней статью в журнале, тогда, заинтересовавшийся немец, изучив проблему основательно, станет рассказывать всем свою точку зрения в лекциях, а тогда уже и русский, увидев, что на Западе оценили значение его миссии, сам обратится к началу, его пробуждающему и оформляющему. Нам на это уповать нельзя, ибо Запад, действительно понявший русскую миссию, давно сделал из этого необходимые для себя выводы, а вот «наш воз и ныне там», Отказавшись от детского стремления во всем подражать Западу и бессмысленного, глупого желания стать вместо русских европейцами или «американцами», нам надо, прежде всего, утвердиться в воле к свободе и стать самими собой, узнать свою историю, религию, философию, литературу. Надо обратиться к традиции и сознательно развивать в себе жизнетворное, самобытное начало. Надо, наконец, перестать сваливать вину за отсталость и грехи России на кого бы то ни было, и набраться мужества для покаяния, чтобы взять ответственность на себя. А этого надобно еще быть достойным! Путь, указанный нам Богом и отцами, оставшимися верными родным святыням, это не бунт, не пустой протест против всех и вся, это путь смиренной и воскрешающей любви. Без любви нет ни знания, ни подвига, а мы призваны к подвигу осмысленному, с Богом в душе и с Царем в голове. Только вооружившись знанием традиции, мы сможем дать битву духа и без страха постоять за правое дело.
Русская традиция — консервативна. Всемирная миссия русских заключается в сохранении и развитии наследия, переданного нам через Грецию, Византию и современное Православие. Противопоставить узколобой и меркантильной цивилизации мощную религиозно-культурную деятельность — не во имя возврата к старым формам, что в принципе невозможно, а во имя воплощения вековой мечты о Святой Руси, во имя творчества новой жизни, духовной, органичной, полноценной — вот в чем наше призвание! И для этого незачем игнорировать достижения новейшей науки, техники, промышленности, военного дела. Достижения современного мира нам нужны для собственного и общего успеха. Надо суметь соединить, хотя это и очень трудно, свободноинтеллектуальное западное начало, с нашей едва управляемой русской стихией, что, на мой взгляд, возможно только через принцип соборности, диалектически точно продуманной и проведенной в жизнь дифференциации и иерархии во всех областях.
Тогда и в Европу не надо будет лезть через набившее оскомину петровское «окно», а может, будет спокойно входить туда и обратно в двери, со своими собственными идеями и предложениями. Когда мы будем относиться к западным соседям не как к потенциальным врагам, а как к союзникам и возможным единомышленникам, когда, сохраняя свою силу и самостоятельность, сможем объединить истинно европейское начало – личность, с истинно русским — соборностью, только тогда Россия восстанет, как Феникс из пепла, и возникнет новый Священный Союз, который соединит, наконец, Святую Софию с животворным и воскрешающим Крестом.
<1992 г.>
