Читая все вышеизложенное, читатель уже имел возможность представить себе значительную долю тех политических и культурных мотивов, которые определяли развитие позитивной «восточной идеологии» в широких кругах новых правых интеллектуалов в том виде, в каком она сформировалась в эпоху Веймарской республики; лишь много позже: в диссертации Армина Молера (1949 г.) различные элементы этой позитивной «восточной идеологии» были объединены под жанровым определением «консервативная революция».
Самый влиятельный из разнообразных пророков этого мировоззрения, Мёллер ван ден Брук, сам предпочитал понятие «младоконсерватизм» для обозначения той позиции, которую он вместе со своими друзьями из «Июньского клуба», в частности – бароном Генрихом фон Глейхеном и эльзасцем Эдуардом Штадтлером, – с конца 1918 г. стремился распространить по всей Германии. Широкой сетью посредников стало так называемое «Кольцо», состоявшее из разных дискуссионных кружков, значительного числа подверженных их систематическому влиянию газет и журналов (таких, как Deutsche Rundschau, Preußische Jahrbücher или Süddeutsche Monatshefte) и собственного органа клуба – еженедельной газеты Das Gewissen, а также пользовавшееся весьма мощной поддержкой в молодежном движении, в воинских союзах и т.д. После самоубийства Мёллера в 1925 г. «младоконсерватизм», который уже занял прочные позиции, прежде всего в «Клубе господ» фон Гляйхена, столкнулся с конкуренцией со стороны «революционного национализма», который сам по себе представлял просто более радикальную, зачастую более «народную» и конкретную версию той же самой глобальной идеологии.
Самый влиятельный из разнообразных пророков этого мировоззрения, Мёллер ван ден Брук, сам предпочитал понятие «младоконсерватизм» для обозначения той позиции, которую он вместе со своими друзьями из «Июньского клуба», в частности – бароном Генрихом фон Глейхеном и эльзасцем Эдуардом Штадтлером, – с конца 1918 г. стремился распространить по всей Германии. Широкой сетью посредников стало так называемое «Кольцо», состоявшее из разных дискуссионных кружков, значительного числа подверженных их систематическому влиянию газет и журналов (таких, как Deutsche Rundschau, Preußische Jahrbücher или Süddeutsche Monatshefte) и собственного органа клуба – еженедельной газеты Das Gewissen, а также пользовавшееся весьма мощной поддержкой в молодежном движении, в воинских союзах и т.д. После самоубийства Мёллера в 1925 г. «младоконсерватизм», который уже занял прочные позиции, прежде всего в «Клубе господ» фон Гляйхена, столкнулся с конкуренцией со стороны «революционного национализма», который сам по себе представлял просто более радикальную, зачастую более «народную» и конкретную версию той же самой глобальной идеологии.
Двусмысленное понятие «консервативная революция» оправдано только в том случае, если встать на точку зрения Мёллера ван ден Брука и позже Молера. В конечном счете, обозначаемая им позиция представляла собой широкомасштабный поход радикальной реакции против всего того, что составляет проклятый «Запад»: против рационализма, либерализма, марксизма, «версальского мироустройства», веймарской «системы» и т.д. И именно по этим причинам Россия, ставшая к тому времени большевистской, привлекала к себе удвоенное внимание и порождала соответствующие попытки интерпретации.
Верно и то, что эта культурная контрреволюция обнаружила бóльшую политическую действенность, нежели различные проявления традиционного консерватизма, носителями которого были «Национальная немецкая народная партия» (DNVP), «Немецкая народная партия» (DVP), большинство «Центра» и т.д. Один из решающих факторов этого успеха имел, если можно так выразиться, психологический характер. Заключается он в той сознательно оптимистической «позиции», которая отличает «неоконсерваторов» веймарской эпохи от их довоенных предшественников, проникнутых чувством «культурного пессимизма», т.е. чувством всеобщего заката, упадка, чтобы не сказать физического «вырождения» вследствие открытого или ползучего «озападнивания».
Обоснование этого оптимизма, который оказался решающим, связано с концепцией консерватизма, которую Мёллер ван ден Брук с замечательной ясностью изложил сначала в Das Gewissen, а потом в своей книге «Третья империя» (1923). «Консерватизм есть коренное воззрение», писал он. Такой «консерватизм» подразумевал, что старые «формы», за которые цеплялись традиционалисты, необходимо было решительно отбросить, а вместо них сосредоточить внимание на фундаментальных «ценностях», которые уже добрых сто лет славили контрреволюционеры: государство, авторитет, подлинная иерархия, «связанная и дифференцированная общность» и т.д. Именно потому, что эти ценности, в какие бы «формы» они ни облекались, представлялись непреходящими, Мёллер и мог с уверенностью заявлять, что «у консерватизма в распоряжении вечность».
Но по той же самой причине неоконсерваторы могли – по крайней мере, во внешней политике – если не с симпатией, то с интересом следить за всяким «движением», сколь бы странным или даже беспокоящим ни казалось оно на первый взгляд, которое с их точки зрения позволяло заново укрепить или реставрировать упомянутые «ценности». Это мог быть кемализм, мог быть итальянский фашизм, а мог – почему нет? – быть и большевизм, если о нем можно было, судя по всему, говорить как о «стране красных царей»: так отозвался о Советской России помощник Людендорфа полковник Бауер, который вернулся оттуда в 1925 г., не проникнувшись марксистскими убеждениями, но тем не менее в полном восхищении.
Это же самое чувство вечности, или по крайней мере длительности, вместе с убежденностью в абсолютной уникальности, характерно и для неоконсервативной концепции нации и прежде всего – народа. Понятие «народный дух» все время возникает и в комплексе «консервативной революции». Этот «народный дух» есть сочетание своенравных этнических характеров, какие существуют в каждом (большом) народе и переживают все политические режимы, сменявшие друг друга в его истории. Именно поэтому Мёллер мог утверждать, что «у каждого народа в истории есть свой собственный социализм», равно как и свои собственные формы свободы, демократии, авторитета – формы и принципы, которые не могут быть переданы другим народам, но могут служить им в качестве «примеров». В дальнейшем будет видно, посредством какого непревзойденного возвеличивания «сути» (или «субстанции») «народного» немецкие национал-большевисты смогли перейти от русского «примера» к русской «модели».
Третье, явно обусловленное историческим моментом, но тем не менее важное обоснование неоконсервативного оптимизма, заключалось в решительном «принятии» современного (как сказали бы теперь, «модерного») мира – не по духу, а в инструментальном смысле, постольку, поскольку он в состоянии дать средства для осуществления власти над нацией, народом и государством, на которую претендовали «консервативные революционеры»: современную пропаганду, организационную модель военизированного общества, машины и технику. В своем знаменитом «военном переживании» неоконсерваторы, образцовым представителем которых в данном отношении стал Эрнст Юнгер, пережили откровение, увидев действие этих средств на практике. Некоторые – в том числе и Юнгер – распознали их около 1930 г. и в русском «плане», который показался им самым эффективным средством построения «тотального государства».
Ко всем этим мотивам оптимизма прибавлялось еще чувство «молодости», основанное, с одной стороны, на убеждении неоконсерваторов, что немцы – «молодая нация» (к таким нациям некоторые авторы причисляли и русских), а с другой стороны, на констатации того факта, что за ними действительно шла значительная часть молодежи. Отсюда становится понятно, почему неоконсерваторам вполне подходило и другое высказывание Мёллера: «Мы хотим победить в революции». Это означало – придать революции свой дух, дух антилиберальной реакции и гипернационализма.
Этим, в частности, объясняются и те смыкания идей, которые уже на очень ранней стадии дали повод некоторым интеллектуалам из нарождающегося нового правого крыла искать в большевизме рецепты против самого большевизма или против «разложения». Это отчетливо видно уже по опросу «Большевизм и немецкие интеллектуалы», который в январе 1919 г. инициировал друг Мёллера Генрих фон Гляйхен, исполнительный секретарь «Союза немецких деятелей науки и искусства» – насчитывавшей около тысячи членов организации, в огромной мере инспирированной иностранным отделом Верховного командования. Цель опроса была в том, чтобы «идейно победить большевизм». Наряду с полностью негативными ответами с антиславянским расизмом и антисемитизмом, опрос дал и гораздо более благосклонные отклики, которые приветствовали прежде всего эффект «чистого листа», какой имели события в России, и содержали некие наметки положительных интерпретаций, готовивших почву для идеологического присвоения некоторых проявлений большевизма. В этом «прорыве жестокости и зверства», в этой «смеси анархии и деспотизма» некоторые усматривали стихийное выражение отказа русского народа от западного «маскарадного костюма». Востоковед Герберт Мюллер видел в большевизме просто русскую форму «очистительной волны», которая во всевозможных иных формах прокатилась по Европе, подготавливая пространство для возвращения к «культуре». А неоконсерватор еврейского происхождения Адольф Грабовски – единомышленник фон Гляйхена – констатировал, что большевизм, конечно, не демократичен, но «исполнен вождизма, активизма и аристократизма». Такого рода высказывания дали Эдуарду Штадтлеру, основателю «Антибольшевистской лиги», основания для констатации: для того, чтобы победить большевизм в Германии, нужно «силой диктатуры противостоять анархо-большевистской волне», но одновременно «искать и в самом развитии большевизма новые формы решения» проблемы.
Источник: Исследования истории немецко-русских образов врага от истоков до ХХ века под руководством Льва Копелева. Серия А. Русские и Россия глазами немцев. Том 5: Германия и русская революция 1917–1924.
