Полёты во сне чем-то похожи на воспоминание об особой духовной силе. Собственно, я имею в виду, скорее, парение во сне, когда сохраняется ощущение тяжести. В сумерках мы скользим над самой поверхностью земли, и, как только её касаемся, сон исчезает.
Эрнст Юнгер «Полёты во сне»
(«Сердце искателя приключений. Фигуры и каприччо»)
I.
И было в плохоньком, законченном явно второпях, заключительном акте драматического фарса нашего нечто восторженно-исступлённо-ностальгическое, ибо о чём-то подобном мы, ещё неоперённые и безрассудные птенцы, читали на отсыревших страницах книжных раритетов, чьи годы мудрого и терпеливого учительства давным-давно обратились в пыльную отраву. Мы слёзно выпрашивали их у замковых зануд-библиотекарей и потом, задыхаясь от счастья и предвкушения близкой arcana magna, жадно вбирали в себя куртуазную наигранность строчек, совсем не имея представления об их истинных авторах. Да и имена их, чуждые для модерновой рассудочности, ни о чём не говорили нам, ибо, по мнению господина Секретаря Главного Библиотекаря, они были придуманы позднее изобретательными переписчиками, которые таким вот образом решили проблему авторской безымянности. Но нас это и не интересовало особо, так как мы мечтали о героическом вдохновении и опасных вояжах по ту сторону воображения, ибо тихое сияние нашей сокровенной Звезды над Архипелагом влекло нас.
О, в ту богоравную и благословенную эпоху мы были наивны, честны и чисты, ибо грязь, пот и кровь приближающихся жестокосердных времён ещё не осквернили нас. Мы считали себя кем-то не от мира сего, ибо он был для нас сущим проклятием, ибо он надевал на нас, на незапятнанные души наши, кандалы гравитации. Мы победно, распевая псалмы радостного экстаза, поднимались над опостылевшей скукой тверди, где знакомым был чуть ли не каждый придорожный камешек и ломкая, выгоревшая на солнцепёке, травинка. Мы постигали всю неописуемую сложность Небесного Зодчества и сами стремились стать Небостроителями, дабы возвести свой удивительный и причудливо изукрашенный Храм в пределах Града Предвечного. Мы были внимательны и трудолюбивы, ибо страстно желали вовремя успеть уложить первые камни в фундамент Храма нашего.
Но внезапно некая сила, незримая, таинственная и великая, сокрушила нас, беспечных романтиков и мечтателей, вырвала с хрустом наши воображаемые крылья и камнями (ибо мы были ими) вниз обрушила, в жертвенный зев кромешной тьмы, где растворялись все крики, стоны и вопли. Она гоготала и откровенно издевалась над нами, над нашими слезами обиды и беспомощным барахтаньем. Мы, теперь уже бывшие летуны, царапали ненавистную до омерзения землю и травы, колкие и дикие, прорастали сквозь осколки нашей плоти, ибо плоть та была хрупкой и прозрачной, точно это был дорогой туранский фарфор, а не истекающее кровью мясо на изломанных рёбрах и костях. Но мы рвались обратно и кричали, вопили, орали благим матом: «Растите, растите, растите же обратно... Крылья! Крылья! Кры...». И падали без чувств, ибо перебиты были ноги и руки. А над нами сияла наша сокровенная Звезда. Она миновала туманные острова Архипелага, куда, как гласят хроники Страны Замков, попадают лишь избранные и бесстрашные, и приблизилась прямо к нашему изголовью. Боль нехотя покидала нас, а следом приходил сон, врачующий раны тела и раны души.
Я помню, как жёсткие стебли спелой ржи вырастали прямо из моей груди и нежные синие полевые васильки щекотали мои окаменевшие руки, вросшие в нагретую солнцем скорой жатвы пыль. И где-то высоко-высоко заливались певуны-жаворонки. И загорелый, с волосами цвета соломы, малыш лет пяти или шести шёл по ржи этой. И незатейливую песенку, смешно коверкая слова, он пел. Обо мне. О моём воображаемом вояже в небеса и низвержении отчаянных храбрецов-испытателей, ибо твёрдыми, прочнее камня несокрушимых имперских твердынь и чертогов, были те небеса.
Так зачем я здесь, о Зодчие Небесные?
Так зачем я здесь, о Звезда моя сокровенная, к которой устремлены все помыслы и моления мои?
Зачем я здесь, распятый на поле ржаном?
II.
- Здравствуй, подоблачный скиталец, ибо ты вернулся из забытья и глаза твои увидели, таки, свет новорождённого утра. Мне пришлось потрудиться, ибо я склеил тебя из осколков, собрать которые было нелегко. Но ты вскоре оценишь мой труд, ибо силы возвращаются к тебе и скоро ты покинешь мой бедный, затерянный в безвестности, приют, - улыбнулся незнакомец в стареньком залатанном мундире сотрудника-адепта Механической Гильдии. Он положил свою прохладную, с камушками застарелых мозолей, ладонь мне на лоб. И тут я увидел его глаза, лучащиеся изумрудным светом, приветливые и добрые. Я лежал в низенькой бревенчатой комнатушке, куда через единственное крошечное окошечко под потолком пробивался медово-золотистый утренний свет. Густо и тягуче пахло вокруг сушёными травами, цветами и дикой ягодой. От этого кружилась голова и я узнавал эти запахи укромных полян, где безбоязненно пели птицы и куда приходили влюблённые обитатели лесных чащ. Я понял, что спаситель мой, Механик, был ещё и лекарем, причём очень умелым, ибо я снова дышал и жил, чувствуя биение сердца в разбитой груди.
- Напрасен труд твой, почтенный Механик, ибо упустил я Звезду свою. Некуда мне теперь стремиться, ибо распят я на поле ржаном, - простонал я, попытавшись привстать на ложе, дабы почувствовать вновь обретённое тело. Но оно ещё не слушалось меня и на все потуги мои отвечало режущей болью.
- У каждого из нас есть Звезда своя. Но о твоей мне ведомо, ибо я был когда-то там. Но только недолго. Был на Звезде твоей, - ответил Механик и протянул мне вырезанную из ясеня чашу с свежей водой ключевой. Я благодарно принял её и жадно, глоток за глотком, выпил. Вкус воды той не забыть мне никогда, ибо была та вода живая и саму смерть она побеждала.
- Расскажи... расскажи же мне о ней, почтенный Механик! Расскажи мне о Звезде моей, ибо знать хочу... О Звезде Гелиополиса, ибо таково Имя её, - вскричал я и радостные слёзы сами заструились по щекам.
- А не лжёшь ли ты сам себе, ибо прочитал ты о Звезде той в книге, неведомо кем написанной. Разве не я тебе её когда-то дал? Когда это было? Вчера ли? Или же сегодня, четверть часа, час или два тому назад? Годы, злые и немилостивые годы поглотили меня и тебя. Мы более не обременены плотью и даже полузабытые мечты невинной юности кажутся нам сморщенными стариками, что мочатся постоянно в постель к неудовольствию близких родственников. Мы бездумно растратили дары жизни и остались ни с чем. Даже ты, друг мой, уже неисправимо стар изнутри. Я только сейчас понял, что напрасно собрал тебя из обломков. Зачем я, скудоумный дурень, потревожил их? Прости, прости меня, - печально сказал Механик и, вздохнув, умолк. Он снова потрогал мой лоб и отошёл к столу, где стал неторопливо растирать в ступе какие-то пахучие травы.
- И... всё же... какая она, моя Звезда Гелиополиса? Сколько раз я воображал, как брожу по его уютным аккуратным улочкам и просторным многолюдным проспектам, как любуюсь его летящими соборами, белыми колоннадами, роскошными дворцами и неприступными цитаделями из стали и гранита, как беседую с его кондотьерами, конкистадорами, алхимиками, техниками и клириками, как покупаю редкие книги, гравюры и экслибрисы в лавчонке старика-книготорговца, что приветлив со мной и всегда угощает гостя настоящим кофе из туранских провинций. Но где-то в глубине души я знаю, твёрдо знаю, что Гелиополис — это иллюзия, что однажды сделала меня пленником своего чародейства.
Ведь это я придумал его.
Точнее - свою собственную версию.
И её — Звезду над Градом Предвечным...
III.
- ...и падал в торжественном миноре снег на улицы Града твоего, расцвеченные огнями раннего вечера. И ты бродил под снегом тем, что ложился беззвучно на тоскливую слякоть отошедшей ко сну земли. Ты шёл с покупкой, с томиком стихов поэта, чьё имя ты однажды услышал во сне. Кем он был? Бургундцем, фламандцем или, как смело предполагают отдельные литературоведы, чуть ли не уроженцем славной Старой Наварры? Или это был только талантливый подражатель, фактически наш современник, знакомый со стилистическими тонкостями позднесредневекового стихосложения? Ты бережно прятал своё сокровище от хлопьев мокрого снега, ибо влага небесная могла повредить изящную старинную бумагу, чей запах был тебе, наверное, дороже всех парфюмерных изысков и сказочных благовоний Турана. Ты шёл по улицам, узнавая их заново и удивляясь тому, как снегопад заметно преобразил городские пейзажи и скрыл последние бедные краски промозглого дня. На углу одной из них ты увидел статую юноши-меченосца в воронёных доспехах, покрытых замысловато-утончённой чеканкой. Его красивые девичьи руки, явно не принадлежащие прирождённому бойцу, крепко сжимали крестообразную рукоять длинного прямого меча. Большие глаза на безусом лице юноши, так схожие с глазами святого на иконе, внимательно смотрели на тебя, вышедшего из-за плотно-синего полога снегопада прямо к его бессменному посту. И ты замер, пронзённый насквозь его взглядом. Ты стоял под снегом, словно это юный меченосец повелительно приказал тебе остановиться. Сердце бешено-бешено заколотилось в груди, будто не сердце это было, а армейские барабаны, призывающие ополченцев к оружию. Ты благоговейно опустился на колени, ибо узнал в том юноше Стража Гелиополиса и его Звезды. Ты совсем не чувствовал холода снега под собой, ибо душа твоя погружена была в молитвенное безмолвие. Ты молился словами, чья простота поражала сложностью, перед которой пасовали даже магистры теологии из Страны Замков, привыкшие смотреть свысока на недоучек-профанов. Ты обнаруживал в молитвах неисчислимые мириады смыслов, намёков и недоговорённостей, ибо в их хранилищах сокрыты были самые верные и самые крепкие ключи к эйдосам и неоплатоническим максимам. Впрочем, тебе это только казалось. Как и выдуманные рифмы, ритмы и размеры стихотворений выдуманного поэта, коему ты втайне поклонялся и в чей ближний круг так хотел попасть. В благородной бронзе Стража Гелиополиса ты обрёл, наконец, всю абсолютную полноту, к коей ты так беззаветно и самоотверженно стремился. Быть может, именно потому ты так увлечённо сочинял апокрифы и изобретал новые утопии, ибо знал, что одна из них обязательно окажется подлинной? Так ли всё это было на самом деле? Так ли...?
IV.
- ...так, ибо апокрифы и утопии извлекал я из глубин сердечных и душевных, где я блуждал подобно исполинской немой рыбине, чья шершавая чешуя не отражает солнечный свет, ибо настолько она утратила свой первозданный блеск. Я воображал заснеженные пики гор, куда меня зазывали нестареющие счастливцы с сияющими ликами (боги ли?), увенчанные венками, сплетенными из душистых лесных трав и дубовых листьев. И я отвечал на зов их, ибо мне хотелось пировать вместе с ними за крепкими столами, на которых яства и питьё никогда не иссякают. Я слышал весёлый смех их и лез упорно вверх по обледенелым камням, совсем не замечая кровь, хлеставшую из глубоких рваных ран на ладонях моих. Я приветствовал свободных орлов, чьи крылья были столь огромны и просторны, что я ощущал их прикосновение на своём разгорячённом лице. Я хотел стать братом им и кричал чуть ли не во весь голос: «Я брат, вечный брат ваш!». Но к чему им моя наивная бескрылость, ибо создаёт она лишь фантомный обман полёта и тянет неудержимо к земле, которая с высоты кажется такой неопасно-маленькой, не больше перезрелого яблока в пожухшей умирающей траве? Не раз, позабыв об осторожности, я срывался, падал и разбивался вдребезги, на великое множеств частей, частичек и микрочастиц, будто это был глиняный сосуд, а не податливое мягкое тело. И кто-то Неведомый собирал меня снова и я опять, не помня о вчерашних и завтрашних падениях, отважно штурмовал всё ту же вершину, ибо там было Княжество Счастливцев. Они весело смеялись и пировали. Они звали меня. Они ожидали меня.
Спустя какое-то время, соизмеримое, наверное, разве что только с Метафизической Вечностью, я увидел их... И они увидели меня... И мы разочаровались друг в друге.
Счастливцы (боги ли?) сморщились, состарились, разорвали богатые княжеские одежды и разбили свои пиршественные чаши. Высохло вино их и священную лозу более не отягощали спелые гроздья винограда.
Но я кое-что узнал от них... О себе, о сердце своём. Ибо не было оно живым, человеческим, и крутились в нём бешено-бешено шестерёнки и зубчатые колёсики.
Не было оно живым.
Но кем был я — человеком или же чьей-то механической креатурой?
V.
- ...Да, ты прав, ты прав, друг мой, скиталец подоблачный. Я исцелю тебя, ибо я, Король-Механик, знаю толк в лекарском искусстве. Я верну тебе живое человеческое сердце. И тогда ты, окрепший и крылатый, возвратишься в Страну Замков. Там ты постигнешь многотрудную навигацию и астрофизику Звезды Гелиополиса. Там, в тиши аудиторий и в потаённом сумраке испытательных лабораторий, тебя обучат этому мастерству, ибо немногие постигли его в совершенстве.
Завтра ты покинешь меня и пойдёшь по полям ржаным. Ты ничего не возьмёшь с собой, кроме краюхи хлеба и бутыли с водой. Ты будешь вслушиваться в стрекотание кузнечиков, жужжание пчёл и переливы жаворонка. И загорелого, с волосами цвета соломы, малыша лет пяти или шести ты встретишь в пути. И ты непременно накормишь его хлебом и утолишь его жажду. И тогда он благословит тебя.
Я верну тебе сердце.
Я сделаю тебя живым.
Я, Король-Механик, направлю тебя через вакуум мучительного отчаяния к Гелиополису и его Звезде.
И тогда ты смело и уверенно войдёшь в распахнутые настежь врата Града твоего.
Февраль 2012 года от Р.Х.
