И до XX столетия русская культура часто оказывалась разделенной идеологическими уклонениями и эстетическими устремлениями. Сегодня эти тупики культуры впечатляют более всего: как оказалось, именно ереси и уклонения (собственно соблазны) “пользуются спросом” у журналистов и исследователей. Однако среди самодовольства пристрастий всегда оставался срединный путь - мощное течение традиции, определявшей существование целого.
Не о матрешках и фольклоре речь, когда упоминается традиция, хотя фольклоробоязнь современных интеллектуалов - болезнь, пусть и новая, но того же рода, что прежние. В основе недуга лежит человеческая самость, не признающая ничего священного - ни власти Неба, ни суда народа. Под прикрытием лозунга о свободе личности самости позволено все, но забыто именно то, от чего хранит человека традиция, - самость неминуемо приводит к низости и пошлости.
Золотой век отечественной культуры, последовавший за кратким (и по историческим, и по человеческим меркам) проблеском пушкинского гения уже далеко за горизонтом. Тоска по мировой культуре, если она еще осталась, - это тоска по пушкинской эпохе.
Писатель - первое свободное сословие в России - очень часто оказывался носителем и выразителем народной Правды. Поэтому драматические отношения, которые принято было по-школьному понимать как тему “поэт и царь” или “художник и государство”, следовало бы осмысливать как противостояние совести и власти. Этот культурный феномен составляет существенную часть истории России, истории ее культуры и общественной мысли. Жизнеописания русских литераторов, публицистов и мыслителей нередко становились для новых поколений почти житийной литературой.
Не о матрешках и фольклоре речь, когда упоминается традиция, хотя фольклоробоязнь современных интеллектуалов - болезнь, пусть и новая, но того же рода, что прежние. В основе недуга лежит человеческая самость, не признающая ничего священного - ни власти Неба, ни суда народа. Под прикрытием лозунга о свободе личности самости позволено все, но забыто именно то, от чего хранит человека традиция, - самость неминуемо приводит к низости и пошлости.
Золотой век отечественной культуры, последовавший за кратким (и по историческим, и по человеческим меркам) проблеском пушкинского гения уже далеко за горизонтом. Тоска по мировой культуре, если она еще осталась, - это тоска по пушкинской эпохе.
Писатель - первое свободное сословие в России - очень часто оказывался носителем и выразителем народной Правды. Поэтому драматические отношения, которые принято было по-школьному понимать как тему “поэт и царь” или “художник и государство”, следовало бы осмысливать как противостояние совести и власти. Этот культурный феномен составляет существенную часть истории России, истории ее культуры и общественной мысли. Жизнеописания русских литераторов, публицистов и мыслителей нередко становились для новых поколений почти житийной литературой.
Но не справились наши деды и прадеды с “восстанием масс”. Высочайшие образцы культуры оказались не нужны народу - собственно против них он и восстал. В начале ХХ века интеллигенция возомнила себя самостоятельным “классом” - европейцами внутри России. Что ж, расплата не заставила долго ждать: пришла пролетарская интеллигенция, а та, прежняя, растворилась в необъятных российских просторах, рассеялась по Европе. “Мечта” - как народников, так и эстетов - сбылась.
Русская культура на рубеже своей тысячелетней истории оказалась под натиском т.н. современности... Кто-то характеризует ее как постмодернизм, кто-то - как глобализацию. Преобладающие у современных планетаристов научное мировоззрение и инженерное мышление отрицают единство мира. Доказывая практическими действиями собственную необходимость, техницизм нынешней общечеловеческой цивилизации обеспечивает быстрое реагирования на сиюминутные нужды - правда, очень небольшой части человечества. Все это уже само по себе ставит под сомнение как ценность культуры, так и необходимость культурного творчества. Культура превращается всего лишь в материал для экономических и информационных проектов, она оказывается расчлененной на “культурные образцы”, используемые в рекламных и пропагандистских целях. Эти образцы, лишенные ценностных оснований и символических смыслов, которые веками прирастали трудом человеческого духа, эти символы, вырванные из религиозного и национального контекстов, стали равнозначными и равнодоступными. Отсюда и ненужность творчества: все уже есть - можно лишь играть деталями, стилями, знаками, словами, образами. Так ныне создается “новое”. Для культуры, еще помнящей свое соприкосновение с Вечным, подобное, на потребу дня, “новаторство” - всего лишь ремесло, мануфактура. У авангардистов начала ХХ века - несмотря на эпатаж, конструктивизм и одновременно мистические заигрывания с духами - присутствовало внутреннее чувство меры: они испытывали традицию, не ломали ее специально, “на зло”. Их эксперименты остались в прошлом, но дали несколько славных имен. Именно так - намеренно и на зло - поступали с традицией индустриализаторы и атеисты. Они-то и подготовляли планетарную мусорную кучу, с которой ныне кормится множество интеллектуалов и технократов. К началу третьего тысячелетия культуротворчество сменилось интерпретаторством и культуропользованием. Рейтинг и рынок пытаются установить пределы, если не духу, то человеческой душе. Давние, умозрительные противопоставления культуры и цивилизации обретают в современной России вполне видимое и реальное выражение. Фронт борьбы между жизнью и… организацией жизни проходит сегодня внутри каждого человека, рассекая его сознание, душу, сердце. Казалось бы, разве русской культуре - всечеловечной и всемирной, по слову Достоевского - бояться эпохи глобализации? или наступления цивилизации? - ведь русская культура во все века жила эсхатологической перспективой. И постсовременность для нас - не есть ли она “чаяние будущего века”? Но сегодня - время плакаться уже о всемирном падении человека, ибо только в России оно отзывается в глубинах сердца и потому больнее. Не миссию положительного примера (хотя и ее тоже), не миссию борьбы за высшую правду (хотя и это тоже), но миссию всемирной скорби и утешения - иначе говоря, очеловечивания современного человека - может взять на себя русская культура сегодня. Русская культура второй раз за столетие оказалась разделенной. И если в начале ХХ века лучшие представители культуры были вытеснены с исторической родины - языкового и культурного ареала существования, - то в наши дни само русское геокультурное пространство распалось на части. Теперь русские культурные центры стали частью планетарного парка культуры, где способны существовать только в качестве музейно-туристической индустрии. Провинция же так и осталась провинцией: ей силой исторических обстоятельств отказано в возможности творчества, а жители ее должны стать потребителями продуктов культурного производства, успешно налаженного в “культурных столицах” мира. Пока еще русская культура сохраняет свое единство и в географическом плане, и в историческом измерении, то есть помнит свои истоки и традиции. Но надо признать, что русская медлительность не позволила завершить нам процесс культурного сомоосознания, в полной мере прикоснуться к истокам, проникнуться чувством собственного достоинства. Эта незавершенность может стать как концом русской истории культуры, так и новой точкой отсчета. Сможет ли продолжаться культурное творчество без империи, в безрелигиозном и инокультурном окружении? Возможна ли самостоятельная жизнь ареалов русской культуры (или русскокультурных анклавов) в отрыве от исторической России? Или их участь - дальнейшая провинциализация, правда, уже во всемирном масштабе? Сомнительно, конечно, что после большевистского эксперимента и либерального шока у русскоязычных, точнее, русскокультурных людей хватит творческих сил для продолжения традиций… Пока ничего не ясно. Прошедший в канун конца ХХ века пушкинский год - замечательная возможность обратиться к центральному ориентиру нашего культурного самосознания. Русский гений Пушкина продолжает свидетельствовать о единстве мира и человека - это последний рубеж обороны для человеческой души в современной плоской жизни, организованном кибернетическом обществе. Не маленький, бедный человек, нуждающийся в социальной защите, всеми силами приспосабливающийся к необходимости обыденной жизни, а человек, “слышащий ангела полет”, - вот русский идеал. Русский народный памятник воздвигнут не герою, командующему полками, или правителю, повелевающему толпой, но поэту, что “милость к падшим призывал”.
Нам все еще доступны и понятны пушкинские строки, еще не забыт язык русской классической и религиозной литературы. Но все это еще требуется доосознать, заново осмыслить после очередного исторического “перерыва”. Восстановление традиции, лежащей в основе культуры и дающей ей содержание, - это сверхзадача нового века. Это тяжелая работа, добровольно выбираемый крест.
Пока кипят мартышкины страсти в бывших культурных столицах, вдали от них остается возможность неспешно, но поспешая, приобщиться к духу и путям, которыми прирастало доставшееся нам наследство. Для начала важно явить основные вехи и ориентиры того пути, что совершила в веках русская православная культура. А затем, вооружившись и узнав свой путь, единственный и узкий, честно следовать ему.
Источник: http://www.edrus.org
