Сергей Строев: Социализм как державность

Органическое общество

На уровне общих интуитивно понимаемых всеми (и в той или иной мере разделяемых большинством) представлений, в современной общественной  мысли сложилось разделение известных типов общественного устройства на два класса. Названия этих классов в разных социальных теориях  различны, и часто за различиями названий кроются и достаточно существенные нюансы в понимании сути явлений. Но в огрубленном и  упрощенном виде эти принятые в разных системах названия можно представить как синонимы. Итак, с одной стороны мы имеем так называемые  «общества открытого типа», они же либеральные демократии западного образца, «модернизованные» или «гражданские» общества; с другой  стороны – общества «традиционного типа», «закрытые», «солидарные». В чем состоит принципиальная разница?
Первый тип обществ («гражданское общество» западного типа) воспринимается в приближении как совокупность взаимодействующих  индивидуумов-атомов. Предполагается, что каждый индивидуум действует рационально, исходя из задачи максимизации личной выгоды.
Государство задает правила игры и, тем самым, ограничивает «войну всех против всех» запретом прямого насилия. При этом «молекулярная  война» индивидуумов не претерпевает принципиальных изменений в своей природе, но вводится в заданное поле правил – свободную рыночную  конкуренцию, легальную политическую борьбу и т.д. Поскольку такое ограничение «войны всех против всех» оказывается в конечном счете  выгодно подавляющему большинству, то это большинство делегирует государству монопольное право на применение насилия. Государство, таким  образом, выступает в роли отчужденного арбитра, внешнего по отношению к обществу гаранта, «ночного сторожа». Но для того, чтобы оно не  вышло за пределы этой роли и не вмешалось в игру, преследуя собственные интересы, создается механизм разделения власти на  законодательную, исполнительную и судебную ветви, взаимно контролирующие и уравновешивающие друг друга. Кроме того, индивидуумы,  преследуя свои личные цели, естественным образом объединяются в «команды» для достижения общих целей на основе договорных отношений.  Совокупность таких «команд» образует институты т.н. «гражданского общества», которые, в свою очередь, также уравновешивают силы  государственного аппарата, создавая дополнительную степень защиты правил игры. Такова в самом общем и грубом виде концепция  «либерального общества западного типа», позиционирующего себя как результат «общественного договора».
Отметим сразу, что такое представление о «либеральном обществе» представляет собой миф, причем его собственный миф о своем же устройстве.  Мы не будем сейчас приводить критику этого мифа (от Маркса до современных мыслителей Франфурктской школы), т.к. это выходит далеко за  рамки целей настоящей работы. Мы остановимся на том, что эта описанная в самом огрубленном виде картина социального устройства реальна,  по меньшей мере, в качестве действующей мифологемы сознания, определяющей общественные идеалы и критерии оценки. Главное же что мы  выделим – это представление об обществе как о совокупности свободно движущихся и действующих индивидуумов. То есть в такой модели  индивидуум первичен, а общество с присущими ему целями, функциями, общественными отношениями, институтами и т.д. вторично. Иными  словами, общество, как и государство – есть механизм, конструкт, машина, нечто лишенное собственной субъектности.
Нас, однако, интересует второй тип общественного устройства, именуемый «традиционным», «закрытым» или «тоталитарным». Что представляет  собою этот тип? Здесь ситуация противоположна. Общество воспринимается как единство, как первичный субъект, как Нация. Государство  понимается как неотчуждаемая от общества система его внутреннего устройства и организации, своего рода скелет. И, наконец, индивидуум  выступает как составная часть общества, клеточка в организме, продукт общественного воспроизводства, сформированный в своем качестве  общественными отношениями. Такое общество заведомо носит неправовой характер, так как не несет в себе мифологемы «общественного  договора». Не индивидуум создал общество через договор с другими индивидуумами, но общество в процессе своего воспроизводства создало  индивидуума таким, какой он есть, и на этом основании вправе и далее участвовать в его формировании и определять направление его развития.  Такому обществу чуждо представление о «частной жизни», и оно обладает легальным правом определять не только формальные внешние  правила поведения, но и формировать способ мышления, мироощущения индивидуума, его этическую систему. То есть такому обществу есть дело  не только до того, как индивидуум проявляет себя вовне, но и что он представляет собой по существу, как он мыслит и чувствует. Такому обществу,  воспринимающему себя как целостный организм, чужда идея разделения властей и «системы сдержек и противовесов»; власть в нем всегда  тоталитарна и самодержавна (хотя не обязательно единолична), включая полное право распоряжаться своими частями. Наконец, в таком  обществе понятие «соборного разума» и «национальной воли» понимаются не как условные метафоры, а буквально – как разум и воля  национально-государственного организма. Так устроенное и так самое себя воспринимающее общество мы будем называть органическим,  противопоставляя его обществу механическому.
До сих пор мы находились в поле «общих представлений», представляющих собой практически трюизмы. Перейдем теперь к наиболее  интересному вопросу о различных вариантах понимания внутреннего устройства общества органического (или тоталитарного) типа. Одним из  наиболее видных идеологов и исследователей такого общества является Сергей Георгиевич Кара-Мурза, и, хотя мы придерживаемся качественно  иных оценок и фактически вступаем с ним в полемику, но за исходную точку, от которой мы будем отталкиваться, мы берем разработанную им  концепцию. Поэтому знакомство читателя с книгами «Советская цивилизация» и «Манипуляция сознанием» является важным условием для  понимания настоящей работы, тем более, что пересказ этих работ в нашу задачу не входит.
С.Г. Кара-Мурза рассматривает традиционное общество на примере крестьянской общины и выделяет следующие характеристики, отличающие  традиционный общественный тип от модернистского гражданского общества западного типа. 1. Традиционное общество организовано по типу  семьи, и в основе его лежит солидарный принцип совместного выживания всех, исключающий конкуренцию. 2. Общество солидарного типа по  своему характеру является уравнительным, в основе его лежит принцип распределения не по «трудовому участию», а «по едокам». 3. Принцип  хозяйственной деятельности в традиционном обществе определяется целями не извлечения прибыли (как в капитализме), а поддержания  жизневоспроизводства. 4. Традиционному обществу чуждо формальное право, в регулировании общественных отношений доминирующую роль  играют интуитивно понимаемые, неформализуемые и неписанные этические категории и нормы, воспроизводящиеся из поколения в поколение. 5.  Традиционному обществу чуждо представление о частной собственности, в особенности о самой возможности частной собственности на землю. В  рамках традиционного правосознания право на пользование землей определяется трудом на этой земле. 6. Критерием справедливости решения  вопроса выступает не свободная конкуренция мнений с последующим голосованием, а нахождение путем согласования общеприемлемого  решения, утверждаемого затем в ритуале единогласного утверждения. 7. Естественной формой управления в традиционном обществе является  демократия, то есть народовластие, но понимаемое органически. То есть не власть арифметического большинства, а власть народа (общины,  схода) как целого. Форму советской власти С.Г. Кара-Мурза рассматривает как развитие традиции сельского схода.
Что в этой схеме можно принять сразу, а что подлежит критике? У нас не вызывают сомнений пункты 3, 4 и 5. Остальные же пункты с нашей точки  зрения либо требуют уточнения формулировки, либо даже просто неверны по факту. Причина же ошибки состоит в некорректности экстраполяции  наблюдений, сделанных в рамках одного сословия (хотя и наиболее массового), на все традиционное общество в целом. Традиционное общество,  устройство которого, кстати, скорее напоминает единый организм, нежели семью, всегда и неизменно имеет сословно-кастовый характер.  Сословия выполняют в нем ту же самую роль и функцию, какую органы выполняют в организме. Кстати, наиболее ярко эта идея выражена в  индийском мифе о происхождении четырех основных варн из различных частей тела Брахмы – это и неудивительно, учитывая то, что именно  индийское кастовое общество является наиболее завершенной и предельно выраженной формой сословно-корпоративного общества  традиционного типа. Разные сословия осуществляют качественно разные функции; функция власти, управления – это функция по определению  присущая не крестьянству, а иному сословию (боярству, дворянству, варне кшатриев), поэтому экстраполяция крестьянской общинной демократии  на все традиционное общество – заведомая ошибка. Рассмотрим теперь те тезисы Кара-Мурзы, которые требуют критического анализа.
1. Солидарность традиционного общества отнюдь не означает идеи стремления к выживанию каждого индивидуума. Органический характер  общества подразумевает как раз радикальный приоритет интересов общества-государства (в их нерасчлененном единстве) над интересами  индивидуумов. Для традиционного общества характерна готовность и способность общества достаточно легко жертвовать человеческими  ресурсами, причем это не вызывает особого возмущения и у тех, кем жертвуют. Цена человеческой жизни в традиционном обществе очень  невысока, ценность представляет лишь сам процесс общественного воспроизводства. Как бы цинично это не звучало, но существо вопроса состоит  не в том, сколько конкретных индивидуумов погибнет, а в том, каково в итоге будет соотношение рождаемости и смертности. Как говориться,  «мужички новые народятся».
Органическое общественное устройство не исключает и даже нисколько не снижает конкуренцию. Уровень и накал конкурентной борьбы  индивидуумов в традиционном обществе может быть не ниже, а выше, чем в западных обществах гражданского типа. Но природа и характер этой  конкуренции иные. В обществах гражданского типа основной формой конкуренции является конкуренция экономическая, борьба за деньги. Но  деньги – это только условный эквивалент. В капиталистическом обществе этот эквивалент универсален, то есть денежное выражение имеют все  человеческие потребности: витальные (пища, жилье, одежда, безопасность), продолжения рода (половые, родительские) и социальные  (социальный статус, фронтальное лидерство, иерархическое лидерство). Фактически конкуренция идет за возможность удовлетворения этих  потребностей. Специфика денег только в том, что они делают эти фактические ценности ( средства удовлетворения потребностей) тотально  отчуждаемыми и дают возможность накапливать их. В традиционном обществе функция денег ограничена, и далеко не все можно на них купить, в  частности на них нельзя (или можно, но очень ограниченно) купить социальный статус, а тем более власть. В сословном обществе статус самого  бедного дворянина все равно выше, чем статус любого обогатившегося простолюдина. Социальный статус, почет и власть в традиционном  обществе неотчуждаемы и не имеют материального эквивалента. Поэтому конкуренция идет прямо и непосредственно за них, и внематериальные  стимулы (награды и наказания) играют первостепенную роль, существенно более значимую, чем материальные стимулы.
Вся разница в том, что в капиталистическом обществе гражданского типа индивидуумы конкурируют «в свободном движении», «в растворе», а в  традиционном обществе – в жесткой иерархической пирамиде – за более высокие социальные ячейки. Достаточно вспомнить феномен  местничества и исторический смысл понятия «заезжают», чтобы признать роль конкуренции в жесткой сословно-корпоративной структуре.
Поэтому представление о традиционном обществе как о «теплом обществе лицом друг к другу» представляется нам некорректным по существу.  Традиционное общество достаточно жестко, хотя и не более жестко, чем общество гражданского типа. Другой вопрос, что традиционное общество  всегда персоналистично, и произвол в нем – это произвол конкретного живого человека, а не бездушной и безличной государственной машины.
2. Традиционное общество не только не является по своему характеру уравнительным, но, напротив, имеет жесткое сословное устройство  иерархической пирамиды. Вертикальная социальная мобильность в нем возможна (даже в рамках индийской кастовой системы), но жестко  ограничена и требует значительных волевых усилий и затрат труда. Эта социальная мобильность носит характер перехода из одной  существующей ниши-ячейки в другую. В традиционном обществе само понятие о равенстве или равноправии невозможно, ибо представители  разных сословий имеют качественно разные права и обязанности. И это качественное неравноправие не рассматривается как несправедливость:  конечным интересом является интерес не индивидуума, а общества в целом. А общество в целом (как организм) нуждается в дифференцировке и  различении, при этом естественнее оказывается не подбирать индивидуума для каждой общественной ячейки, а прямо формировать его под  готовое место в процессе общественного воспроизводства – отсюда и наследственность социального статуса. Но, поскольку в идеале это  воспроизводство идет адекватно, то и индивидуумы формируются адекватные своему социальному месту и роли, и несоответствие личностных  качеств социальному положению – исключение из правил, а не правило. Собственно говоря, «социальная роль» в традиционном обществе – это не  роль (социальная маска, внешняя функция) индивидуума, а его настоящее лицо, отражающее его сущность, в соответствии с которой он и был  сформирован.
Таким образом, уравнительность традиционного общества – это неадекватный миф. Другой вопрос, что в традиционном обществе социальный  статус гораздо меньше привязан к имущественному. Поэтому не возникает неограниченного накопления как средства социально-классовой  дифференциации. В этом смысле действительно можно в определенной мере говорить о том, что в плане материально-имущественном  традиционное общество может быть (а может, впрочем, и не быть) более уравнительным, чем классово дифференцированное гражданское  общество. Но причина здесь не в социальной уравнительности, а лишь в низком статусе материальных ценностей и в доминировании ценностей  невещественных.
6. Тезис С.Г. Кара-Мурзы об «органической демократии» традиционного общества опять исходит из экстраполяции отношений крестьянской общины  на устройство государства. Между тем, крестьяне – это как раз то сословие, которое имеет менее всего отношения к устройству власти, т.е. к  «кратии» как таковой. Напротив, органическое общество всегда иерархично, поэтому любая «народная воля» вырабатывается, формулируется и  выражается элитой. Формула здесь проста: "мнение народа" возникает тогда и только тогда, когда этот народ организован в общность. Без  общности никакого "совокупного разума" быть не может, а есть только арифметическая сумма индивидуальных мнений. Но как только возникает  единство, или общность - так формируется внутренняя структура или иерархия, а значит и локальная элита. Она и выступает носителем  "совокупного разума". Поэтому традиционное общество по самой идее своей аристократично (в буквальном смысле: аристократия – власть  лучших), т.е. несет в себе идею радикального приоритета качества перед количеством.
Но стоит учитывать и оборотный момент. Как это ни странно на первый взгляд, но в традиционном обществе индивидуум, жестко встроенный в  структуру своей корпорации, оказывается гораздо более защищен и даже наделен многократно большими возможностями влияния на  общественные процессы – хотя бы благодаря своей вовлеченности в вертикальные и горизонтальные социальные связи. Явная элита,  обладающая легальным правом власти, оказывается гораздо более контролируемой со стороны народа в целом: как в силу своей явности, так и в  силу корпоративной организованности общества. Сословно-корпоративное общество имеет достаточно действенные рычаги «обратной связи».  Крестьянская община или купеческая гильдия в силу своей социальной организованности и структурности может отстаивать свои корпоративные  интересы и выдвигать лидеров, опираясь при этом на авторитет традиции, с которым правящая элита вынуждена считаться. Иными словами, в  традиционном обществе элиты являются органической составляющей самого общества, а не независимыми игроками. И в этом смысле  действительно можно говорить о «народовластии», если под народом подразумевать иерархически устроенный организм.

Социализм: два проекта под одним именем

Как известно, фундаментальной идеей социализма является ликвидация (или «снятие») частной собственности на средства производства. Введем  это как определение: социализм есть общество, в котором полностью или по большей части ликвидирована частная собственность на средства  производства. Но национализация собственности не может быть самоцелью, это средство. Возникает естественный вопрос: а какова конечная  цель? И здесь оказываются возможными два принципиальных варианта.
Вариант первый (левый). Частная собственность ликвидируется как механизм фактического неравенства. В самом деле, имущественное  неравенство, тем более наследственное, превращает политическое равноправие в фикцию. При наличии формально равных политических прав,  неравенство имущественного статуса означает фактическое неравноправие во всех сферах жизни: экономической, политической,  образовательной, в возможностях раскрытия талантов и способностей и т.д. Это неравенство тем ощутимее, что в капиталистическом обществе (в  отличии от обществ традиционного типа) деньги являются всеобщим и универсальным эквивалентом ценности.
Цель «левого социализма» – установить не формальное, а фактическое равенство людей в правах, обязанностях и жизненных возможностях. По  своей сути так понимаемый социализм является более радикальной антитезой традиционному обществу по сравнению с «гражданским обществом»  капитализма. Это открыто декларируется в марксизме, который признает капитализм более прогрессивной общественно-экономической  формацией по сравнению с феодализмом и, тем более, рабовладельческим строем. В переводе с формационного языка на цивилизационный это  означает, что распад сословно-корпоративной структуры традиционного общества и складывание на его руинах «гражданского общества»  атомизированных индивидов марксизм оценивает положительно и солидаризуется с этой тенденцией. Но считает ее недостаточной и призывает  идти по этому пути дальше, гораздо дальше. Конечный идеал марксизма – коммунизм – выглядит как общество полного равенства и,  следовательно, упразднения всех социальных институтов, несущих в себе принцип иерархической организации: государства (со всеми его  структурами, включая армию), нации, церкви и даже семьи.
Но оказывается, что тот же самый принцип – ликвидация частной собственности на средства производства – может служить прямо  противоположному идеалу. Возможен иной вариант социализма: правый. В этом случае ликвидация частной собственности понимается как  ликвидация экономической автономии индивидуума от общества и государства. Цель здесь прямо противоположная: пресечь самую возможность  индивидуума осуществлять экономическую активность вне рамок иерархической социально-государственной системы. В перспективе, конечно,  дело не ограничивается только экономической деятельностью, но распространяется на всякую социальную активность. Речь идет о ликвидации  «частной жизни» как таковой, ликвидации самого понятия об автономии индивидуума от общества-государства. Такой вариант социализма во  времена Маркса казался наивной утопией, и сам Маркс назвал его со снисходительной насмешкой «феодальным социализмом». На самом деле  такой социалистический тоталитаризм никакого отношения к феодализму не имеет ни по уровню производительных сил, ни по характеру  производственных отношений. Феодализм, кстати, в своей классической западноевропейской форме как раз по распространению договорных  отношений, по степени формализации права, по своим понятиям об автономности индивида гораздо ближе к гражданскому обществу нежели  социализм второго типа.
«Правый социализм» оказался на деле не наивной реакционной утопией, а действующей исторической силой, и, в отличие от «левого социализма»,  реализовался в истории если не в чистом виде, то хотя бы в значительном приближении к идеалу. Более того, он не просто не препятствовал  развитию производительных сил, но оказался способен на невиданный и невозможный для капиталистического общества мобилизационный  рывок к индустриализации и промышленной модернизации.
Налицо факт: в рамках одной и той же экономической формы (социализма) могут существовать два не только различных, но и прямо  противоположных фактических содержания: «левый социализм» и «правый социализм». Возникает соблазн назвать первый из них «социализмом  по Марксу», а второй – «социализмом по Сталину». На самом деле такие определения были бы неверны. С одной стороны, изначальный проект  Маркса далеко не столь однозначен, а, напротив, амбивалентен. Наряду с чертами «левого социализма», которые очевидны, в нем уже заложено и  ядро будущего большевизма. Не углубляясь в эту тему, ибо она выходит за рамки задач настоящей работы (подробно этот вопрос рассматривается  в работах блестящего отечественного философа Николая Александровича Бердяева), отметим наиболее очевидные черты «правого социализма»  в чистом марксизме. Во-первых, это типично «тоталитаристское» представление о первичности общества перед индивидуумом. В марксизме не  индивидуум через договор создает общество, а общество формирует индивидуума в процессе своего воспроизводства. Поэтому индивидуальные  проявления в рамках марксизма могут рассматриваются с точки зрения их классовой природы. Во-вторых, марксизм имеет ярко выраженную  квазирелигиозную эсхатологию и этику. Модель действительности и проект будущего наделяются в нем мощной этической и ценностной  поляризацией, что для научной и даже философской теории в высшей степени нехарактерно. Но с другой стороны и «социализм по Сталину» не  был в чистом виде «правым социализмом», хотя бы потому, что формальная идеология оставалась марксистской, и идеальных целей проекта  Иосиф Виссарионович не отменял, внося имперские черты лишь в практику и систему символов.
Ни «правый», ни «левый» социализм в чистой форме в итоге реализованы не были, но проявлялись в истории в вариантах разнообразных  гибридов. Гибридизация «левого социализма» с «правым» породила большевизм, причем в ходе исторического развития роль элементов «правого  социализма» в большевизме росла, а «левая» составляющая редуцировалась (основные вехи в этом процессе: апрельские тезисы Ленина, победа  Сталина над троцкизмом, реабилитация Православной Церкви). Гибридизация «левого социализма» с капитализмом дала западную  социал-демократию и близкий к ней российский меньшевизм. Наконец, прививка «правого социализма» капитализму дала спектр фашистских  движений (но следует осознавать, что по сути своей фашизм является властью крупной буржуазии, а элементы «правого социализма» носят в нем  скорее декоративный характер). В наиболее чистой форме «левый социализм» выразился в идеологии «новых левых», а «правый социализм» – в  движениях, объединяемых общим названием «консервативной революции» (национал-большевизм Устрялова и Никиша, сменовеховство, «Черный  фронт» Штрассера и др.). Важно отметить, что «правый социализм», взятый в чистоте своей идеи, не менее, а более радикален и революционен,  чем «левый» в плане национализации частной собственности. В то время как «левый социализм» легко допускает постепенное экономическое  вытеснение частного производства и широкое распространение кооперации, «правый социализм» более склонен к мобилизационной  национализации.
Мы не уверены в том, что «правый социализм» или «социалистический тоталитаризм» корректно называть и описывать как «традиционное  общество». Хотя действительно, их генетическое родство налицо, но это родство не означает тождества. По ряду параметров «правый социализм»  несет в себе, как уже было отмечено, мощный модернизационный и инновационный потенциал. Он обладает гораздо более высокой вертикальной  социальной мобильностью, и «сословность» в нем, хотя и существует, но не имеет наследственного характера. Более корректно, на наш взгляд,  использовать термин «органическое общество», объединяя в этом понятии как классические традиционные общества, так и «правый социализм».

Общество с точки зрения потребностей

Не вдаваясь в дискуссию по поводу априорных ценностей, укажем, что мы убеждены в том, что только органический тип общества может  обеспечить выживание Русской нации и существование Российской государственности и сохранение единства российского геополитического  пространства. Этот тезис, принимается в рамках настоящей работы как аксиома. За обоснованиями этого тезиса мы отсылаем читателя к  классической работе С.Г. Кара-Мурзы «Советская цивилизация», в которой он обосновывается, на наш взгляд, исчерпывающе полно (хотя по ряду  иных, более частных моментов мы вступаем с автором указанного труда в полемику).
Исходя из этого тезиса мы естественным образом приходим к вопросу о восстановлении в России органического общества в форме «правого  социализма». Этот вопрос, в свою очередь, упирается в вопрос о причинах крушения российской социалистической империи в форме СССР,  который, впрочем, мы уже рассматривали в наших предыдущих работах: «Инферногенезис», «Русский социализм – доктрина победы», «Советский  Проект и его уроки». Но сейчас мы считаем важным осветить этот вопрос с несколько иной позиции, а именно с позиции базовых человеческих  потребностей.
Человек действует в соответствии со своими социальными и биологическими потребностями, а вернее сказать, с той из них, которая в данный  момент доминирует. Любые идеалы, любые политические проекты становятся действующей силой тогда и только тогда, когда они выполняют  функцию объединения группы людей, каждый из которых находит в этих идеалах рационализацию своих потребностей.
Для начала дадим классификацию потребностей. Очевидно, что выделять их можно по-разному и в разном количестве, но для простоты и  удобства нашей модели мы выделим три условные группы: 1) витальные (питание, отдых, жилье, безопасность), 2) потребности продолжения рода  (половой и родительский, в особенности материнский инстинкты), 3) чисто социальные (поддержание статуса в группе, фронтальное лидерство и  иерархическое лидерство). Каждая из этих потребностей потенциально может высвобождать определенный объем биологической энергии,  отпущенный на ее реализацию, причем потребности располагаются в иерархическом порядке, и чем выше иерархический уровень потребности –  тем больше тот энергетический потенциал, который она потенциально может высвободить. Существенно здесь слово «потенциально» – ибо  потребность может быть не активирована, или активирована не в полной мере, и в этом случае она не высвобождает того объема энергии,  который могла бы высвободить потенциально. Иерархический порядок этих потребностей следующий: витальные потребности, половые  потребности, сохранение потомства, социальный статус (лидерство в малой группе), фронтальное лидерство («слава»), иерархическое лидерство  (власть). Этот порядок, а тем более понятие «высвобождаемой биологической энергии», может показаться голой теоретической абстракцией,  однако за этими построениями стоят вполне материальные опыты на животных, в которых «биологическая энергия» измеряется строго  количественно, например уровнем боли или страха, которые готово переносить животное ради удовлетворения данной потребности. С точки  зрения «обыденного сознания» ситуация выглядит странно: выживание, которое, казалось бы, является самой базовой потребностью, стоит на  самом низком уровне в иерархии. Но эмпирический опыт подтверждает эту схему. «Порог усталости», начиная с которого животное отказывается  от борьбы за свою жизнь, намного ниже того уровня биологической энергии, которую можно было бы высвободить в случае активации  иерархически более высоких потребностей. Например, мать, защищающая свое дитя, готова перенести гораздо большую боль или нагрузку чем та,  которую она была бы готова перенести ради спасения собственной жизни.
Указанная схема верна и в отношении человека. Оговоримся сразу, что мы вовсе не имеем намерения свести человека к животному и не стоим на  позиции «вульгарного материализма». Мы готовы признать, что религиозный мистический опыт, творческое озарение или даже межличностные  отношения могут выходить в пространство чистого духа, не заданного материальным детерминизмом. Однако действие недетерминированного  обстоятельствами духа, пространство актуальной свободы, не может быть сферой научного познания по определению. Мы же исходим из  научного метода, исследуя те явления и причинно-следственные закономерности, которые поддаются исследованию этим методом. Мы создаем  модель человеческого поведения, то есть рассматриваем в данном случае только то в человеке, что поддается моделированию – его "машинную"  составляющую как самостоятельный действующий фактор. Или, если использовать понятийно-категориальный аппарат православного богословия,  мы рассматриваем в данной схеме только реакции человека, связанные с его природой (в ее наличном, т.е. падшем состоянии), выводя за рамки  модели личность (как «образ Божий»). Наш материализм, иными словами, есть не антирелигиозная мировоззренческая доктрина, а метод познания  вполне определенной сферы бытия, и на его ограниченность мы сами же и указываем. Однако, при анализе достаточно значительного пласта  социальных отношений человеческого общества предложенная нами схема, несмотря на весь свой редукционализм, дает приемлемый уровень  модельных и прогностических возможностей. Поэтому далее мы будем опираться на нее без дополнительных оговорок о ее редукционалистском  характере и модельной ограниченности – это подразумевается, как неизбежное и необходимое свойство любой собственно научной модели.
Отметим ряд факторов и условий применимости данной модели.
1. У разных людей активированы разные потребности. Поэтому апелляция к энергетически более высокому уровню потребностей, может дать  неадекватный эффект в том случае, если этот уровень потребностей у данного индивида или группы попросту не активирован или активирован в  малой степени. Скажем, если человек в принципе асексуален, то бесполезно апеллировать к рационализации его половых потребностей, таким  способом вообще невозможно высвободить в нем какую-либо биологическую энергию, в то время как обращение к более низкому энергетическому  уровню – витальному – хоть что-то, но реально высвободит.
2. У разных людей различен базовый потенциал «жизненных сил». Тот объем энергии, который мобилизуется у одного человека на базовом  «витальном» уровне, другой может развивать только на самых высоких уровнях мотивации. Это несколько усложняет картину.
3. По самому высокому уровню активированных потребностей индивида общество образует пирамиду: чем выше верхний уровень активированных  потребностей – тем меньше таких людей. В идеале эта пирамида потребностей совпадает с фактической общественной иерархией. Чем больше  несовпадение – тем более взрывоопасна ситуация в обществе.
4. Чрезвычайно важный момент: никакими лозунгами, обращениями и иными такого рода стимулами невозможно вызвать, усиливать или заглушить  потребность. Идеалы, проекты, лозунги, этические и эстетические нормы и в особенности апелляция к ним являются только формами  рационализации наличных потребностей группы людей, которые выдвигают их или активно поддерживают. Если за ними не стоит таковых – то они  останутся мертвыми конструкциями – в лучшем случае творческой игрой группы интеллектуалов или эстетов, в худшем – просто пустословием. Для  того, чтобы стимулировать или подавлять сами потребности необходимо изменение объективных условий существования.
Этот тезис требует разъяснения. Речь в данном случае идет не о частных и сиюминутных потребностях-желаниях (напр. потребность в кока-коле,  вареных кальмарах или отдыхе на Канарах), а о потребностях как фундаментальных энергетически содержательных детерминантах поведения  (витальных, продолжения рода, социального статуса). Очевидно, что с помощью грамотно построенного обращения-стимула у человека можно  вызвать (или подавить) не только острую потребность купить новый галстук, но даже и желание пить или есть (на этом и стоит технология НЛП). Но  при этом невозможно изменить энергетический порог «воли к жизни» или «воли к лидерству». Поэтому реклама в большинства случаев и  использует манипуляционный метод искусственной связки на уровне образа, не подвергаемого рациональной критике и адресованного напрямую  подсознанию: «свежее дыхание облегчает понимание» (жевательная резинка становится образом-атрибутом сексуальной привлекательности) или  «наше пиво – напиток чемпионов» (пиво становится атрибутом социального лидерства) и т.д., в сущности вся «гонка потребления» – это  атрибутивная манифестация социального статуса.
5. Далеко не всегда форма (рационализация) тождественна содержанию (самой потребности). Более того, в одну и ту же форму проекта разные  присоединяющиеся к нему люди вкладывают разное содержание реальных реализуемых потребностей. Простой пример: митинг с лозунгом  «требуем снизить цены на хлеб». Для простого участника митинга форма тождественна содержанию: у него задействован уровень витальных  потребностей, он действительно затрачивает определенную биологическую энергию на то, чтоб получить себе хлеб по более низкой цене. Более  того, даже на этом уровне мотивация матери, у которой нечем накормить ребенка, гораздо выше мотивации одинокого человека, которой  испытывает трудности лишь с прокормлением самого себя. Последний, вероятнее всего, готов будет высвободить гораздо меньше энергии и  проявит меньше активности для достижения целей общего митинга, чем первая. Но совершенно иное мы увидим, если рассмотрим мотивации  организатора митинга. Он стремится к достижению того же результата – снижению цены на хлеб. Но для него «дешевый хлеб» - это не предмет  питания, а политический лозунг, дающий ему перспективу как минимум повышения своего политического веса, а как максимум – власть.
Это важно понять. Объем биологической энергии, затрачиваемый рядовым участником митинга, сообразен его витальным потребностям. Но объем  энергетических затрат организатора не сообразен получению хлеба: затратив гораздо меньше сил он мог бы попросту больше заработать,  обеспечив себе этот хлеб, притом с излишком. Налицо факт: реальной его мотивацией является повышение своего социального статуса. Более  того, никакая иная мотивация и не могла бы высвободить достаточный энергетический потенциал, необходимый для проведения всей работы по  организации мероприятия. Осуждать или морализаторствовать тут занятие пустое и бессмысленное – это сфера не этики, а психофизиологии, по  сути – биологической механики. Вождь может сам искренне верить, что единственная его мотивация – это забота об общем благе. Но это его  субъективная рационализация тех биологических механизмов, которые объективно в нем срабатывают.
Обратим внимание на то, что в данном случае речь не идет о подлоге и манипуляции поведением. То есть мы рассматриваем модельную ситуацию,  в которой лидер действительно идет к власти и реализует свои потребности во власти через реализацию декларируемой задачи – через снижение  цены на хлеб. В этом случае мы видим симбиоз. Потребности у участников акции разные, а фактическая цель, через которую эти потребности  реализуются – одна. Ни у протестной массы без честолюбивого лидера, ни у лидера без голодной массы по одиночке бы ничего не вышло. Только  их комплементарность дает искомый эффект.
6. Отсюда и роль идеологии. Она позволяет мобилизовать к достижению общей цели комплементарные группы с разными фактическими  потребностями. Заметим, что только в случае вовлечения в проект групп с разным уровнем потребностей возникает устойчивая иерархическая  пирамида, придающая движению устойчивость и возможность реально добиться поставленной общей цели. Если в проект вовлекаются люди с  одними и теми же потребностями – то устойчивой социальной системы вокруг этого проекта сложиться не может, и он распадается, несмотря даже  на очевидную реальность общей цели.
Приведем пример. Отмена рабства в США в течение многих десятилетий озвучивалась в качестве гуманистического идеала, но этот идеал был пуст  с точки зрения реального наполнения, попросту он оставался филантропической говорильней. Живую плоть он обрел в тот момент, когда в нем  соединились витальные интересы свободных фермеров-колонистов франтира (существованию которых угрожала экспансия рабовладельческих  хозяйств на запад), экономические интересы северной буржуазии, политические интересы партии республиканцев, и воля Линкольна сохранить  власть над пытающимися из-под нее выйти южными штатами. Заметим, что все это не мешало значительной части северян искренне верить в  моральный характер своего дела, рационализируемого как «борьба за отмену рабства».
7. Более сложная ситуация возникает в том случае, когда лидеры манипулируют массой, реализуя свои потребности через достижение иных  фактических результатов, чем те, на реализацию которых были мобилизованы массы. В этом случае мы сталкиваемся уже с обманом, с формой  паразитирования, а не симбиоза. Сложность в том, что в реальности симбиоз и паразитизм тесно переплетены между собой, и их крайне сложно  различить не только на уровне фактического явления, но даже на уровне его логической модели. Биологу эта ситуация очевидна: любой симбиоз  является фактически формой взаимного паразитизма, в которой каждый из партнеров стремится использовать другого в своих интересах. То же  самое мы наблюдаем и в политике, когда массам удается «продавливать» определенные социальные меры через политиков, которые сами по  себе равнодушны к интересам этих масс, но не могут их не учитывать. На этом принципе, кстати, стоит вся парламентская система. Парламентарии,  разумеется, действуют в своих личных интересах, но их успех в определенной мере определяется способностью правильно обнаруживать и  выражать интересы тех или иных слоев, которые служат для него «электоратом». Например, даже такая откровенно и очевидно антинародная  думская фракция как «Единая Россия» оказывала пассивный протест ряду ультралиберальных проектов президентской администрации, ибо  утверждение этих проектов Думой крайне негативно сказывалось на имидже «ЕдРа» и на его электоральном потенциале.
Реже, но тоже достаточно часто, мы сталкиваемся с ситуацией чистого манипулирования, чистого паразитизма. Но и в этом случае за лозунгами и  призывами все равно стоит апелляция к реальным потребностям. Другой вопрос, что в случае чистой манипуляции, манипулятор, использовав  энергию электората, не обеспечивает фактическую реализацию тех потребностей, к которым он явно или неявно апеллировал.

«Совок» вместо социализма

Налицо факт: крушение СССР было активно либо пассивно поддержано массами. Совокупная энергия разрушителей многократно превысила  совокупную энергию защитников, что и определило направление равнодействующей и результат. Для нас не интересен в данном случае вопрос о  количестве формальных сторонников и противников, к которому обычно все сводят, апеллируя к результатам пресловутого референдума. Нам  интересна именно «совокупная энергия», то есть суммирование не голосов, а объемов воль; и если совокупная воля формального меньшинства  существенно превысила совокупную волю большинства, то это значит лишь, что средняя удельная мотивация сторонника советского строя была  крайне низкой. И здесь мы встаем перед ключевым вопросом о причинах. Иными словами, какие потребности удовлетворялись, а какие не  удовлетворялись советским строем? Рассмотрим эти потребности в их иерархическом порядке.
1. Группа витальных потребностей: в пище, жилище, одежде, медицинском обслуживании, обеспечении старости, безопасности. Были ли эти  базовые потребности, в достаточной степени обеспечены? Да, были. Более того, они были обеспечены практически идеально, на уровне,  многократно превышающем уровень их обеспечения в развитых капиталистических странах. Тем не менее, налицо факт: широкие массы  населения, для которых (в любом обществе) именно этот базовый уровень потребностей является определяющим, не встали на активную защиту  разрушаемого социума, который их идеально удовлетворял. Колоссальный скачок смертности в конце 80-х – начале 90-х свидетельствует: для  значительной массы людей уровень фактического обеспечения их витальных потребностей упал ниже минимального уровня, обеспечивающего  выживание. Люди предпочли умирать, но не бороться всеми силами за выживание. Иными словами, витальный блок потребностей был  активирован у среднего человека в очень незначительной степени. Это связано, очевидно, с условиями жизни. Система, идеально  удовлетворявшая все витальные потребности на уравнительной основе, фактически полностью выключившая механизмы борьбы за  существование, тем самым в значительной степени атрофировала как раз тот блок потребностей, на обеспечение которого она была рассчитана.  (Сходное явление, впрочем, мы наблюдаем в условиях «шведского социализма»: повышение защищенности жизни коррелирует с ростом числа  самоубийств).
Для того, чтобы потребность в выживании поддерживалась на достаточно активированном уровне, очевидно, необходим факт борьбы за  существование. У нас же сложилась парадоксальная ситуация: жить заставляли. Практически насильно заставляли следить за здоровьем, ходить  на работу и т.д. В то время как именно такое искусственное поддержание жизни начисто атрофировало в значительном слое населения  собственную волю к жизни, желание поддерживать жизнь и, тем более, бороться за жизнь. Когда система советского жизнеобеспечения оказалась  под угрозой и потребовала деятельной поддержки, эти люди не только не проявили воли к ее защите, но даже в определенной мере испытали  облегчение от прекращения принуждения к жизни. Если мы будем исходить не из морализаторской, а из материалистической позиции, то  обнаружим в этом явлении не «черную неблагодарность оскотинившихся мещан», а закономерный и детерминированный причинно-следственными  связями результат уравнительного жизнеобеспечения. Закономерный финал общества, искусственно исключившего борьбу за выживание.
2. Потребности продолжения рода. Крылатой стала брошенная кем-то еще в эпоху перестройки фраза «в СССР секса нет». Тема эта  педалировалась искусственно и притом в столь вульгарных формах, что успела набить оскомину. Тем не менее, сам факт того, что она активно  педалировалась и притом в идеологически деструктивном формате, уже свидетельствует об определенных социально значимых проблемах в этой  сфере. Либеральные идеологи «открытого общества», как, впрочем, и леваки от фрейдо-марксистов до лимоновцев сводят эту проблему к якобы  репрессивному или, по меньшей мере, ограничительному характеру государственной политики в вопросах половой жизни. Эти деятели видят  перспективу в «освобождении от условностей» и «свободе половых связей».
Мы не будем апеллировать к традиционным и религиозным нормам нравственности, ибо в рамках настоящей статьи избрали иной  методологический подход – подход научно-материалистический. Мы отметим лишь, что по очевидной биологической логике «освобождение  половой жизни» в соответствии с известной марксовой метафорой насчет «стакана воды», должно привести к противоположному результату. А  именно к резкому эмоциональному обесцениванию данной биологической потребности, попросту говоря к пресыщению, а впоследствии – к  фрустрации, вызванной неспособностью к получению удовольствия от половой жизни. Налицо та же самая логика, в соответствии с которой  произошло резкое обесценивание и снижение витальных потребностей в советском обществе. Это, кстати, мы и наблюдаем как в современном  западной обществе, так и в российском: всеобщее неприкрытое блудилище определяется не «раскрытием чувственности», а как раз ее истощением  и тщетной попыткой компенсировать количеством утрату качественной составляющей, по существу – попыткой защиты от внутренней  опустошенности.
Поэтому ограничительный характер полового воспитания в советском обществе как раз не вызывает у нас критики. Причину социально значимого  полового дискомфорта мы видим в другом. А именно в разрушении естественного полового неравенства, в уравнении по половому признаку в ходе  воспитания и самой общественной жизни. Политика эмансипации женщины нарушила не только естественные биологические установки женской  психики, но и мотивации мужчины в отношении женщины. Укажем здесь на противоестественную практику совместного и однотипного обучения  мальчиков и девочек. Укажем на тот общеизвестный факт, что женское образование существенно снижает рождаемость. Укажем на то, что семья,  основанная на равноправии, по самому своему характеру не соответствует общему цивилизационному типу органического, иерархически  организованного общества (каковым объективно было общество советское). Именно здесь, в политике фактического игнорирования биологически  обусловленных половых различий, в политике гендерного нивелирования и уравнения мы видим причину резкого падения мотиваций, связанных  с потребностями продолжения рода.
3. Потребности социального статуса. Это третья и высшая с точки зрения потенциальной энергетики группа потребностей, активированная в  значительной степени далеко не у всех членов популяции или социума. В раннем советским обществе (эпохи Ленина и Сталина) этот блок  потребностей обеспечивался вполне благодаря широким возможностям вертикальной социальной мобильности. В результате высший эшелон  власти наполнялся людьми, для которых ведущей мотивацией была сама власть, а не возможность использования ее для обогащения или  бытоустройства. В сочетании с жесточайшим характером конкуренции в структурах власти это создавало все предпосылки для минимизации  коррупции и возможностей национальной измены. Раннесоветское общество прекрасно удовлетворяло потребности и во фронтальном лидерстве:  проявить себя героем и стать «знатным человеком» можно было практически на любом социально-полезном поприще – от искусства и науки до  шахтерского труда. Наконец, и потребности в «лидерстве в малой группе» имели все возможности для удовлетворения, социальное устройство  поддерживало и награждало (материально и морально) проявление инициативы. Иными словами, раннесоветское общество полноценно  обеспечивало потребности в социальном росте для тех, для кого эти потребности были значимы.
Каким же образом произошло перерождение величественной и грозной сталинской империи в «общество совка»? Шаг первый: деконструкция  репрессивно-карательной системы Хрущевым, разрушение баланса партийной вертикали и службы государственной безопасности,  обеспечивавшего взаимный контроль. В итоге – резкое падение контроля над аппаратом и начало его перерождения. Шаг второй: «закрытие»  партноменклатурного слоя и превращение его в замкнутое сословие при Брежневе. В результате конкуренция в аппарате и взаимный контроль  были подорваны окончательно. Основных последствий этого два. Во-первых, снижение конкуренции в аппарате привело к тому, что во власти  сконцентрировались люди, не имеющие настоящей воли к власти, «инстинкта власти». Это были приспособленцы и конформисты по своей сути,  люди низких волевых качеств и крайне приземленных притязаний, для которых место в аппарате означало в первую очередь не власть, а  комфорт и хлебное место. Это люди, принципиально готовые «конвертировать власть в наличность», что они со временем и сделали, и напрочь  лишенные честолюбивой претензии быть вождями великой державы. Во-вторых, люди с активными волевыми качествами, «люди длинной воли»  лишились возможности к интеграции в систему власти, и, следовательно, осознали партноменклатуру как препятствие реализации своей  потребности в социальном статусе. Эти люди могли найти только два выхода: либо в оформлении политической контрэлиты (диссиденты), либо в  поиске альтернативных путей повышения статуса в обход официальной иерархической системы (фарцовщики и прочий «экономический актив»). В  обоих случаях социально активные, энергичные люди оказались в рядах противников системы, и естественно, что в условиях двухполюсного  бинарного мира большинство из них стало союзниками и агентами влияния Запада. Итак, вот общество брежневской застойной эпохи в разрезе.  Четыре основные группы.
Первая – массы пассива с убитой на корню инициативой, получающие фиксированную пайку и без всякого энтузиазма отбывающие рабочее  время. Их отношение к власти и обществу определяется следующими ключевыми мотивациями: полным иждивенчеством; сознанием того, что им  обязаны, но недодают; стремлением к мелкому хищничеству (несуны); раздраженной завистью к привилегиям номенклатуры; фрустрацией от  собственной нереализованности и апатией (отсюда повальное пьянство).
Вторая группа – сросшаяся партийная, советская, хозяйственная и профсоюзная номенклатура, конформистская, беспринципная, лживая,  лишенная творческого креатива и волевых качеств, жадная до денег и привилегий, ненавидящая всех нарушителей спокойствия, посягающих на  ее устроенную жизнь. Постепенно в этой среде разрастается понятная антипатия к той коммунистической идеологии, которой приходится  прикрываться, и которая ограничивает возможности расхищения и присвоения государственной собственности. Так созревает грядущий проект  «конвертации власти в наличность» с естественной перспективой вывезти эту наличность «в надежное место». Так оформляется когорта будущих  перестройщиков и их союз с Западом.
Третья группа – более или менее активные граждане, претендующие на более высокий социальный статус, но ограниченные в этом стремлении  самозамыканием номенклатуры и жесткими рамками «административно-командной системы». Из этой среды выделяется наиболее активная  группа, идущая на прямую конфронтацию с властью и стремящаяся эту власть разрушить. Остальная среда менее активна и проявляет свой  протест не в политических, а в культурных формах: через субкультуру авторской песни, рок-музыку, неформальные молодежные движения. Но  вся эта «культурная оппозиция» представляет собой тылы и резервы передового отряда – активных и явных диссидентов. Характерно, что в  рядах «идейных» антисоветчиков оказалась практически вся группа деятелей искусства (т.е. как раз те, кто «нес идеи в массы»): по-видимому  позднесоветская система мешала им становится «кумирами толпы», то есть в полной мере удовлетворять потребность во фронтальном лидерстве.
Четвертая группа – «деловые люди»: перекупщики, фарцовщики, валютные спекулянты, а также попросту воры. Заинтересованность этой  категории в падении остатков социализма очевидна.
Вот реальная картина «развитого совка» позднебрежневской эпохи – разлагающегося трупа фактичести уже умершего социального организма.  Отметим, что все его составные части были активно или пассивно антисоветскими, и все они приняли перестройку с распростертыми объятиями.  Уникальная ситуация, когда в национальном и государственном предательстве участвовало подавляющее большинство населения страны. И лишь  потом, когда мальтузианский оскал гайдаровской реформы стал очевиден, массовый обыватель начал вдруг проявлять просоветские симпатии.  Впрочем, за этими симпатиями в подавляющем большинстве случаев стояла не идея, а «колбаса по руб-двадцать» и ностальгия по всеохватному  собесу; не социалистическая революционность, а ностальгия по «развитому совку». А на люмпенской ностальгии по халяве революцию не  сделать.
Рискуя повториться, подведем итог и вычленим основные мотивы «антисоветского проекта». Первый и главный лозунг – «борьба с уравниловкой».  Этот лозунг в общественном сознании рационализировался как возможность повышения благосостояния за счет отключения от социальной  кормушки «дураков, лодырей и тунеядцев». Биологической потребностью, стоявшей за этим лозунгом была потребность в дифференциации  социального статуса. В конечном счете целью «отключения лодырей от кормушки» была не столько надежда на экономию, сколько стремление  собственно лишить некую группу средств к существованию, сбросить ее в нищету, и тем самым повысить свой социальной статус относительно  этой группы. Фактической мечтой, стоявшей за лозунгом «отсеять лодырей и дураков» был не автомобиль «Москвич», а возможность оставить без  квартиры и штанов соседа. Вряд ли хоть сколько-нибудь заметная часть тех, кто испытывал эту потребность, в ней признается, но дело обстояло  именно так.
Второй лозунг – «борьба с привилегиями». По форме этот лозунг противоположен «борьбе с уравниловкой». Отмечая эту противоположность, С.Г.  Кара-Мурза считает ее свидетельством манипуляции сознанием. Но, если мы обратим внимание не на форму (оппозицию  «уравнительность-привилегии»), а на социально-биологическое содержание этих требований, то мы обнаружим не противоположность, а  сущностное единство. Никто не восставал против привилегий профессуре или рабочим крайнего севера, т.к. эти привилегированные категории  были открытыми: хочешь быть профессором – будь им, хочешь ехать за длинным рублем на севера – поезжай. Ненависть вызывали именно  привилегии номенклатуры как закрытой касты. Если бы возможность вертикальной социальной мобильности оставалась, то усилия активных  граждан сосредотачивались бы не на критике номенклатурных привилегий, а на вхождении в эту самую номенклатуру. Несправедливость всегда  чувствует тот, чьи потребности она ущемляет. Поэтому в конечном счете за обоими лозунгами – «долой уравнительность» и «долой привилегии» –  стояло одно и то же: невозможность удовлетворения потребности в социальном статусе и реализации собственной социальной инициативы.  Характерным образом «развитого совка» в сознании «массового антисоветчика» до сих пор остается образ «тюрьмы с тюремной пайкой».

Огнем, железом и кровью

В настоящей работе мы попытаемся осмыслить существующую в стране ситуацию, построить прогноз и, главное, заложить основы для выработки  адекватной программы действий. Необходимость в таком анализе заключается в том, что практически все существующие работы такого рода  страдают одним и тем же кардинальным недостатком: крайним и неподдающимся исправлению утопизмом, т.е. идеализмом не в  строго-философском, но в бытовом смысле этого слова. Логика рассуждения в них следующая: исходя из таких-то и таких-то оснований (автор  приводит свои аргументы: факты и теоретические постулаты) мы имеем перед собой ситуацию следующего вида (излагается авторская модель). Из  этой модели следуют такие-то возможности развития ситуации, из которых автор выбирает с одной стороны негативные (риски и угрозы), с другой  стороны позитивные (которые предстают как положительный проект). Итоговая конструкция выдается в форме политического проекта с  предложением «всем здравомыслящим людям» (под которыми понимается множество людей, согласных с постулатами и логикой автора проекта)  сплотиться вокруг идеи предотвращения обозначенных рисков и реализации предлагаемого «позитивного проекта». В любом случае все такого  рода теории по умолчанию представляют общество в виде совокупности политически активных индивидов, исходящих в своей жизнедеятельности  из того или иного социально-политического или цивилизационного проекта, выбор которого определяется рациональными интересами и логикой.
Реальная, объективная наличная ситуация не имеет ничего общего с таким представлением. Что же мы видим в реальности?
1. Сверхмонополизированная олигархия (совокупное единство сырьевой буржуазии и верхушки чиновничества) в результате приватизации  захватила и присвоила общенародную государственную собственность, причем в условиях системного кризиса в стране. Неустойчивость  политической ситуации, условия экономического и политического кризиса и невозможность легитимизации своего права на эту собственность  толкают олигархию на путь не долгосрочной эксплуатации захваченных ресурсов, а оперативного перевода их в движимые формы (прежде всего  попросту в денежный эквивалент) и перевода в «безопасное место», в качестве какового воспринимаются США и ЕС. Поэтому США и ЕС  рассматриваются олигархией как долгосрочный партнер, причем партнер не равный, а старший, т.е. как патрон. А государственные структуры,  территория и население России – как «эльдорадо», из которого надо успеть вывести максимум до того, как разрушится система контроля и  начнется неуправляемый хаос. При этом олигархия внутри себя не представляет единого организма, и каждый ее представитель стремится  «обыграть» конкурентов, то есть успеть вывезти максимум, вложив как можно меньше в «общее дело», т.е. в поддержание относительной  стабильности, позволяющей растянуть процесс разграбления во времени. Это является дополнительным фактором, ускоряющим приближение  кризиса.
Замыкается цикл положительной обратной связи: чем быстрее идет разграбление страны – тем более кризисное складывается состояние. Чем  более кризисное состояние – тем более хищнически действует олигархия, ускоряя перекачку ресурсов за рубеж, выкладываясь в последний  рывок перед наступлением хаоса, и тем менее она поддерживает остаточные несущие социально-экономические конструкции, сдерживающие  коллапсирование системы и поддерживающие хотя бы временную стабильность.
2. Поскольку олигархия извлекает сверхприбыли не из промышленного производства, а из продажи сырья за рубеж, то основным источником ее  дохода является не собственно эксплуатация трудящихся, а присвоение общенародной собственности на запасы природных ископаемых.  Обслуживание этого бизнеса требует очень незначительного процента от нынешнего населения России. Эксплуатация основного большинства  населения парадоксальным образом оказывается невыгодной: т.к. даже частичное восстановление полностью деградированной промышленности  требует значительных затрат, которые явно не успеют окупиться. Да и зачем тратить силы и время на малорентабельный бизнес, в момент  «золотой лихорадки» сверхприбыльного вывоза сырьевых ресурсов? Гораздо дешевле и проще выделить населению (особенно в столицах)  небольшую долю от «нефтяного пирога». В итоге такой политики значительные массы населения (по крайней мере в крупных городах, где  решается вопрос власти) живут вне производственной деятельности, но «крутятся», делая деньги в виртуальных операциях (торговая  деятельность, посредничество, юридическое и компьютерное обслуживание, рекламное дело и т.д.). Попросту говоря, источником реального  дохода широких масс населения являются крохи с того же нефтяного пирога. Олигархия, потратив часть своих сверхприбылей, создала ситуацию  фактического соучастия широких деклассированных масс в разграблении ресурсов страны. Поэтому никакими теоретическими рассуждениями и  убеждениями «пробудить» деклассированные народные массы, увлеченно проедающие и пропивающие свои крохи с нефтяного пирога (в то время  как сам пирог довольно резво перекачивают за бугор) невозможно. Невозможно до тех пор, пока не иссякнет струйка этих крох, позволяющая  кому-то только выживать, а кому-то даже и наживаться. Это круговая порука. «Аргументы желудка» всегда сильнее «аргументов головы», а на  уровне «аргументов желудка» обыватель видит следующую картину: виртуально-спекулятивная деятельность дутых фирм, в которых он  «крутится», позволяет ему безбедно существовать (масштабы жилищного строительства и рост частного автопарка убедительно свидетельствуют о  росте покупательных возможностей достаточно широких слоев населения, по крайней мере в крупных городах), а любой мобилизационный проект  снизит уровень жизни и повысит объем трудовых затрат. Поэтому обыватель держится за свой источник дохода – начиная с конкретной фирмы и  заканчивая всей колониально-сырьевой экономической системой.
3. Уровень сознательности населения прекрасно иллюстрируется его реакцией на принятие ФЗ № 122. Из всего закона, фактически  обрушивающего социально-экономическую систему страны в самой короткой и ясной перспективе, население выступило только против отмены  пенсионных льгот; да и вообще в массах населения ФЗ № 122 был воспринят именно как «закон об отмене льгот», хотя отмена льгот – лишь мелкая  частность в этом законе, далеко не самая деструктивная. Налицо факт: население реагирует только на факт свершившегося удара по его  витальным потребностям. Любые, даже самые чудовищные, последствия в будущем являются для населения пустым фантомом, не  заслуживающим внимания. Показательно, что ни уничтожение станции «Мир», ни закон о продаже земли, ни территориальные уступки Китаю, ни  геополитические провалы в Грузии и на Украине не вызвали хоть сколько-нибудь заметных выступлений масс.
4. Как уже было отмечено, олигархия связывает свои долгосрочные перспективы с возможностью интеграции в мировую транснациональную  олигархию. Свои сверхдоходы она вкладывает в западные банки, своих детей обучает на Западе, и с началом коллапса в России планирует сама  немедленно перебраться в страны Запада. Поэтому Запад для нее – гарант ее жизни и собственности, и поэтому любой приказ Запада (США, НАТО)  олигархия исполняет с полной готовностью. Запад же сознательно заинтересован в ликвидации России как государства, уничтожении российской  армии (в особенности – ядерного потенциала), редукции населения (прежде всего этнических Русских, как национально-государственного ядра  России), уничтожении ВПК и научно-технического потенциала, в расчленении евразийского геополитического пространства. Итак, на логику  «стихийного» разграбления страны накладывается логика осознанного и целенаправленного уничтожения ее наиболее существенных несущих  конструкций.
5. Одним из важных моментов осуществляемой деструкции Русской цивилизации является полная социальная дезинтеграция. Институты  органического сословно-корпоративного общества разрушены полностью; трудовые коллективы уничтожены логикой деиндустриализации;  классовое сознание подавлено той же деиндустриализацией и всеобщей деклассированностью масс; система политических партий так и не  сложилась, а в годы засилья «Единой России» были выполоты на корню даже ее скромные ростки; институты «гражданского общества» так и не  возникли. В итоге наблюдается полная атомизация общества, целенаправленно усиливаемая и закрепляемая СМИ. В этих условиях всякая  надежда на выход из заданной траектории через «молекулярный диалог» или «новый общественный проект» представляется утопическим  вариантом.
6. Наконец, состояние оппозиции полностью отражает состояние общества в целом. Функционеры формально оппозиционных партий  эксплуатируют раскрученные политические бренды, и стремятся полностью выхолостить всякое реально-политическое содержание. Они  заинтересованы в поддержании status quo, ибо их собственный статус в качестве «политиков оппозиции» их полностью устраивает и с него они  кормятся. Формальная оппозиция по существу является составной частью общей колониально-сырьевой системы и действует согласованно с  консолидированной бюрократией.
Отсюда важный вывод. Хотя сложившаяся система в самой ближайшей перспективе угрожает существованию страны и выживанию каждого, кто в  ней останется, но население не способно реагировать на угрозу коллапса до тех пор, пока этот коллапс не состоялся и не ударил самым  непосредственным образом по его витальным потребностям. Фактически «поле возможного» сводится сейчас только к одному варианту:  завершению имеющейся траектории развития в форме неконтролируемого краха всей системы и распаду РФ как государственной структуры.  Содержательная сторона вопроса исчерпывается возможными вариантами развития событий после коллапса системы. Очевидно, что вслед за  распадом центрального управления произойдет неконтролируемое обрушение всей социальной и экономической инфраструктуры, бегство за  границу высшего эшелона управления, мгновенное самоуничтожение всех виртуальных, банковских, торговых, посреднических фирм, в которых  занято подавляющее большинство населения городов. Вслед за этим – обвальная утрата платежеспособности населения и, следовательно,  обрушение сферы обслуживания и остатков производства потребительских товаров. В результате и остаток населения городов лишится работы. В  итоге начнутся неконтролируемые процессы «молекулярной войны всех против всех», с последующей организацией по типу домовой и  подъездной самообороны, возникновением спонтанных вооруженных формирований, разграбления складов и магазинов, вооруженными  столкновениями за продукты питания между горожанами и сельскими жителями. Далее – попытка организации местных и региональных  правительств. Полное обесценивание денежных знаков и переход на натуральный обмен. Наконец, неминуемая интервенция НАТО с целью  установления контроля над ядерными и иными стратегическими объектами, и, как следствие, самопозиционирование действующих вооруженных  формирований в качестве «партизанского движения».
Надо отметить, что данный финал не обязательно последует непосредственно за падением режима Путина. Вполне допустимо, что либо преемник  Путина, либо пришедший к власти на «оранжевой» волне либерально-западнический руководитель, еще несколько лет смогут удерживать страну  на грани пропасти. Но по самой логике экономической ловушки финальный коллапс все равно неизбежен.
А вот далее возможны три основных варианта развития событий:
1. Самоорганизуется одна политически мотивированная группа, готовая к обузданию хаоса посредством жесткого прямого насилия и способная  предложить проект, более или менее полно воплощающий общественный идеал. Этот путь (аналог выхода из Смуты 17 века) идеален: он дает  надежду на то, что смута закончится относительно быстро, а внутренняя война (которая неизбежна) приобретет характер не гражданской, а  национально-освободительной, не будет затяжной, и ее кровавость будет умеренной.
2. Сложится две или более таких групп, каждая из которых будет стремиться легитимизировать свою власть через политический проект,  воплощающий отдельные стороны общественного идеала, и при этом антагонистически противопоставляющий себя проектам, воплощающим иные  стороны (ставшие знаменем в руках конкурирующих элит). Более подробно угроза этого варианта излагается в статье «Красное или оранжевое».  Этот путь (аналог варианта вековой давности) предполагает затяжную и кровавую гражданскую войну с последующим долгим периодом  политического террора. Возможно, сил подняться из этого котла хватит, возможно – нет (особенно с учетом внешнеполитической обстановки:  угрозе вмешательства НАТО, территориальной экспансии Китая, нарастании искусственно разжигаемого конфликта с Исламским миром, нарастании  национал-сепаратистских тенденций в регионах и т.д.).
3. Не сложится ни одной такой группы, но все субъекты политики окажутся или на уровне исключительно мелких групповых интересов или  политически безвольны. Это приведет к затяжной смуте, потери большей части территорий, расчленению России и превращению ее в  совокупность враждующих между собой протекторатов. Вероятнее всего, в этом случае Россия будет замкнута в границах своей европейской  части с отторжением Дальнего Востока, Сибири, Урала, Северного Кавказа, Татарстана.
Выбор представляется возможным только из этих трех альтернатив. Отсюда очевидна задача: приложить максимум усилий для того, чтобы в точке  бифуркации толкнуть историю на первый из описанных путей. Сделать это можно только путем целенаправленного создания альтернативной  политической элиты, которая должна к моменту коллапса системы уже быть достаточно зрелой, чтобы подавить в зародыше любую возможность  формирования конкурирующих элит.
Зрелость этой элиты будет определяться тремя параметрами. 1) уровнем ее волевых качеств и мотиваций. 2) уровнем ее структурной организации,  внутреннего идеологического единства, а также материального обеспечения. 3) готовностью предложить обществу цивилизационный проект,  максимально аккумулирующий в себе «общественный идеал». Поскольку две первые задачи лежат в поле практического действия, а не  теоретической разработки, нам представляется целесообразным в настоящей статье полностью сосредоточиться на третьей – решаемой – задаче.
В любом случае новый проект будет вырастать (если вообще будет) из постколлапсного состояния, то есть состояния полного распада всей  существующей социально-политической конструкции. Единственно возможная власть в обстоятельствах обуздания смуты и гражданской войны  (или даже ее прямой угрозы) – это власть самодержавного типа (единоличная или коллегиальная, но без разделения властей и без парламентского  торга), осуществляемая при том в форме прямой диктатуры. То есть опорой власти будет не «принятие крупных решений через консенсус» и не  роль «авторитетного арбитра», а воля к диктату, прямое насилие и готовность подавляющего большинства населения предпочесть любую  дееспособную власть состоянию безвластия и «молекулярной войны всех против всех». Чем большую волю к диктату, к обузданию хаоса народ  почувствует, тем с большей готовностью примет эту новую власть. Очевидно, что если в России сложится новая национальная государственность –  то не по типу парламентской демократии и «гражданского общества», а по типу «органического общества» в форме «правого» (державного,  имперского) социализма. В сложившихся обстоятельствах целесообразно сделать ставку на порождение новой национальной элиты и перспективу  сословно-корпоративного и иерархического социального устройства, но ненаследственного типа, т.е. с гарантиями открытости и свободы  вертикальной социальной мобильности между «сословиями».
Новый проект будет строиться не на основании поиска «общего ядра разных идеологических и культурных течений и договора о союзе или  сотрудничестве в рамках этого ядра» (по выражению С.Г. Кара-Мурзы), и не из парламентского диалога, а в живой практике обуздания смуты и  хаоса прямым насилием. Основные цивилизационные противоречия, раздирающие национальное единство, должны и могут быть разрешены не  путем согласования и усреднения позиций, не путем мозаической эклектики и разграничения сфер влияния, не через развитие политической  толерантности, а путем радикального диалектического синтеза, то есть выхода на новый, более высокий качественный уровень понимания,  диалектически снимающий противоречия и раскрывающий сущностное тождество. Каковы эти пары противоречий? «Православие – коммунизм»,  «Российская Империя – Советский Союз», «Русский национализм – мессианский универсализм (во всех формах: христианской, коммунистической,  евразийской)». Важно при этом то, что синтез возможен и осуществим только между теми компонентами, которые имеют сущностное  цивилизационное единство, но из него должны быть исключены заведомо цивилизационно чуждые элементы. Упрощенно говоря, возможен и  необходим синтез между «крайне левыми» (радикальными коммунистами) и «крайне правыми» (православными консерваторами, националистами  и монархистами), а социал-демократы и либерал-демократы из него исключатся – с ними возможен лишь временный компромисс, но не единство.
На настоящий момент перед нами стоит одна ключевая задача: организация действенной контрэлиты, способной по своим качествам обуздать  смуту и дать России формы новой державности. Несомненно, этой элите потребуется адекватная идеология, и здесь «молекулярный диалог»,  поиск общего языка и понятийного аппарата, восстановление системы коммуникаций может и должно сыграть свою положительную роль. Но  осуществляться, обретать плоть и жизнь, новый проект будет не бумагой и чернилами, а огнем, железом и кровью.

28. 03. 2005